завидным хладнокровием работал по убийствам или ДТП со смертельным исходом, приобретя определенную толстокожесть еще во времена своей бытности в следственном комитете. Лазарев легко относился к чужим смертям, научившись не пропускать их через себя. Вот только будет ли он столь же невозмутим, если труп перед ним будет мой?

Выключила кран, отгоняя от себя жуткие, бередящие и без того растревоженные нервы, мысли. И когда шум воды стих я различила голос Беззубого, оставшегося в гостиной.

Он говорил не со мной, а, кажется, по телефону.

— … не буду я, — рьяно отнекивался от чего-то он. — Я ж не мясник тебе. Надо ей башку прострелить — я прострелю без базара, а резать не хочу. Пусть доктор режет, зря что ли ему деньги платят? Звони Лёхе, пусть приезжает и сам…

У меня внутри всё похолодело. Кажется, те, леденящие душу картинки и жуткие мысли, которые я с таким трудом отгоняла от себя, могут воплотиться в реальность быстрее, чем я думала.

Сердце подскочило к самому горлу и забилось быстро-быстро, мешая дышать, а перед глазами завальсировали белые пятна.

Я резко захлопнула дверь уборной, оставшись внутри и от всей души жалея, что металлическая щеколда, позволяющая ее закрыть, кем-то давно и предусмотрительно выломана, оставив после себя на память лишь продолговатое ржавое пятно и отверстия от гвоздей. Вцепилась в ручку мертвой хваткой, до побелевших пальцев, судорожно соображая, что могу предпринять в сложившейся ситуации и понимая, что изменить что-то не в моих силах.

В голове метались в сумбурном хаосе неразборчивые испуганные мысли о поисках спасения, ухватиться ни за одну из которых не получалось. И несмотря на нежелание расставаться ни с пальцами, ни с жизнью, моих сил не хватит, чтобы сопротивляться.

Беззубый, судя по наступившей тишине, завершил звонок, но остался на диване и подходить к моей двери не стал, прекрасно понимая, что никуда я оттуда не денусь. А я так и стояла за дверью, до нервной дрожи сжимая ручку. Панический ужас сковал мышцы и расплылся по телу замогильным холодом. Несколько слезинок скатились по щекам от отчаяния и осознания собственного бессилия.

И в этом безмолвии, нарушаемом лишь моим громким дыханием и стуком капель воды, мерно льющихся их протекающего крана и бьющих по треснувшей раковине, прошло какое-то время. Я не могла сказать, час прошел или десять. Или пара минут томительного ожидания неизбежного наступления боли или смерти растянулись в целую вечность.

Но в конце концов мои мышцы все же устали, и я перестала сжимать дверную ручку так сильно. Прислонилась к стене, позволив холоду кафельной плитки проникнуть не только под одежду, но и, кажется, куда-то под кожу. По щекам снова скользнули горячие слезы и скатились по шее, потерявшись в вороте блузки. А вскоре по тем же руслам полились целые соленые реки, которые я уже не смогла сдержать.

Обрывки мыслей о собственной жизни, о маме, смыслом жизни которой я являлась, о Дэне, утверждавшем, что не простит себе, если со мной что-то случится, не давали мне успокоиться. Я думала обо всем, что мне дорого. О Контре, которая, наверное, даже не вспомнит обо мне. О собственных мечтах, которым никогда не суждено будет осуществиться. О том, что кроме воспоминаний обо мне, я больше ничего после себя не оставлю. Просто исчезну, а жизнь других людей будет течь своим чередом.

Лязг решетки вырвал меня из раздумий и заставил схватиться за дверную ручку с новой силой и замереть, прислушиваясь к происходящему в гостиной.

— … да поняли мы всё. Надо — значит будет, Олег, не кипишуй, — услышала я приглушенный голос Матвея. — Дежурство у него, сменится через полчаса и приедет. А после этого Лазарев точно сделает всё как тебе надо… Понял я, понял. Давай.

Из моего горла вырвался сдавленный всхлип, пока я продолжала слушать, как, судя по хлопку, Соколов приветственно пожал Беззубому руку, а тот сообщил ему о моем местонахождении.

— Евик, ну что за детский сад, — нервно рассмеялся Мотя. — Давай по-хорошему, не вынуждай меня ломать дверь, она здесь уже столько лет стояла…

Почти не услышала звука шагов, но почувствовала, когда он резко дернул за удерживаемую мной дверную ручку с другой стороны. Адреналин, кипящий в крови, видимо придал мне сил, и я удержала дверь закрытой. Ответом мне был новый раздраженный смешок.

— Ясенева, открой дверь. Я все равно тебя оттуда достану, — снова с силой дернул он, а я уперлась ногой в косяк и дверь, хоть и приоткрылась на мгновение, тут же закрылась снова.

Следующим по деревянному дверному полотну ударил тяжелый кулак, и грохот заставил меня вздрогнуть от неожиданно громкого звука. Нервы и без того были натянуты до предела, а сердце снова отчаянно забилось в груди.

И на третий раз, моих сил все же не хватило. Соколов, чьи попытки сопровождались насмешливыми замечаниями Беззубого, не желающем участвовать в этом увлекательном аттракционе, дернул дверь и успел просунуть в образовавшуюся щель ногу в кроссовке так, чтобы я больше не сумела ее закрыть.

Просунутой в щель рукой, он наощупь схватил меня за локоть и резко дернул, заставив налететь на дверной косяк щекой. Рот наполнился металлическим привкусом крови, а перед глазами на мгновение потемнело.

Секунды потери координации хватило Соколову для того, чтобы сделать щель в двери больше и второй рукой ухватить мои волосы и потянуть на себя в сжатом кулаке. Я оглушительно завизжала от боли, страха и отчаяния, а кожу на щеках снова обожгло слезами, но это вызвало лишь новый смешок Беззубого и довольную ухмылку Матвея.

— Давай, Евик, это не так страшно, как ты думаешь, — тащил он меня за собой, когда я, уворачиваясь и дергаясь, задела ногой цветочный горшок, перевернувшийся и с грохотом покатившийся по полу, засыпая его засохшими комьями земли. — Осторожнее!

Он швырнул меня спиной на диван, где эстафету перехватил Беззубый, обхвативший одной рукой сзади и железным захватом сдавивший горло.

Каждое прикосновение их рук казалось мне неприятным до омерзительности, заставляло вздрагивать от мерзкого ощущения собственной уязвимости и беспомощности.

— Не сопротивляйся, тебе же проще будет, — выдохнул он мне почти в самое ухо. — Скоро приедет доктор и сделает все в лучшем виде.

Я могла бы поспорить с ним и насчет «проще» и насчет «лучшего вида», но не стала. Вместо этого судорожно глотала ртом воздух, с трудом поступающий в легкие, молотила руками и ногами, стараясь попасть ими по Соколову или по лицу Беззубого, чтобы заставил отпустить. Извивалась ужом, пытаясь выкрутиться из болезненного захвата, но и этому слабому сопротивлению