– А колдунья? Я б ее…

– А то уж не твоя, парень, забота!

Опершись спиной о бревенчатую стену баньки, Вожников допил поднесенный волшбицей Серафимой квас – и в самом деле, забористый, даже можно сказать – крепленый, утер ладонью губы:

– Значит – никогда, да?

– Поверь, я не со зла, – присев рядом, девушка мягко улыбнулась. – Просто что чувствую, то и говорю.

– А чувства тебя не обманывают?

– Не знаю. Скорее – нет. Иначе б не была бы волшбицею. Как сестра.

Серафима закусила губу и, присев на лавку рядом с Егором, снова разрыдалась, уткнувшись парню в грудь.

– Ну-ну. – Молодой человек погладил ведунью по волосам. – Что ты все плачешь-то?

– Сестрицу жалко! – девчонка всхлипнула, вытерла рукавом слезы. – Ты пойми, Егорий, мы ж никому ничего дурного не желали, просто жили себе, молились своим богам да помогали людям. Кому рану заговорить, кому – зубы, да кому что! Черное, злое чаровничество – никогда. То и нам самим – недобро. Поверь, так было… А сейчас… Сейчас я – черная. Явилась мстить!

Выпрямившись, юная ведунья гордо вскинула голову, да так, что Вожников невольно залюбовался ею, протянул руку, обнял:

– А ты красивая.

Волшбица улыбнулась, ускользнула, как ускользает во сне видение, морок. И все же Егор успел схватить ее за руку, притянул к себе да, ласково усадив на колени, принялся целовать в губы, в шею… теплую, нежную…

Девушка прикрыла глаза, вытянулась:

– Ах, как ты… как ты умеешь. Ах…

– Ложись, милая, и ни о чем больше не думай.

Молодой человек осторожно стянул с девушки платье, нежно погладил пупок… ниже… с жаром поцеловал-поласкал грудь… Прижал к себе, обнял…

– Ах…

– Выходит, и вы, ведуньи, все же чего-то не знаете…

Ушли, улетели куда-то ввысь закопченные стены бани, стало вдруг светло и радостно… Одному Егору? Обоим? Да, конечно, обоим, а как же!

– Знаешь, а все же хорошо, что я тебя встретил, да?

Волшбица ничего не ответила, лишь смущенно фыркнула.

– Ты у этого кулака живешь, как его… Хярга?

– Не живу, просто пришла. Хярг приютил, он же из наших.

– А почему – Серафима? Ты ж ведунья, язычница?

Девушка повела плечом:

– Просто так в деревне прозвали. Это внешнее, для чужих, имя… как и Манефа. Ах, как я им отомщу! А ты иди, наверное… поздно уже.

– Скорей – рано.

Егор усмехнулся и прислушался: показалось, будто кто-то ходит во дворе. Хозяин, Хярг? Почему так рано? Впрочем, мало ли в усадьбе дел? При натуральном-то хозяйстве.

Вот резко залаял пес… взвизгнул, замолк.

Серафима с тревогой посмотрела на дверь, привстала…

Егор махнул рукой – сиди, я пойду, открою.

Никакие предчувствия его в этот момент не обуяли, ни о чем таком нехорошем не думалось, да и что такое могло случиться еще, когда – «Нет! Никогда». То есть, если верить темноглазенькой кудеснице Серафиме – всю оставшуюся жизнь здесь, в пятнадцатом веке, сидеть придется. Ага!

Нет, показалось. Никого во дворе не было. Вожников распахнул дверь, выглянул… и, получив поленом по лбу, тяжело осел наземь. Полный нокаут!

– Да говорю же, не в детинец его поволокли, а на чью-то усадьбу, – волнуясь, убеждал Федька. – Я запомнил – куда.

– И большая усадьба? – задумчиво осведомился Чугреев. – Народу-то много в ней?

– Да не усмотрел я, сколь в ней народу. А усадьба сама не так уж и велика… но ограда высокая. Эх, дядько Антип, чтоб мне пораньше-то тебя встретить! Как раз бы и перехватили лиходеев по пути.

– Ага, перехватили – вдвоем-то?

Антип скривился, и Федька сконфуженно замолк, припоминая, как совсем случайно, отправившись на заутрене в дальнюю церкву – просто из любопытства, хотелось посмотреть храм, – вдруг столкнулся с неведомыми людьми, тащившими под руки какую-то растрепанную черноглазую девицу и парня без признаков жизни. В парне отрок, к ужасу своему, и признал Егора, да, живо смекнув, что к чему, таясь, пошел невдалеке сзади, так и проследил путь.

– Люди, так мыслю, ратные – парняги все, как на подбор, дюжие, рослые, – вспомнив важное, промолвил Федька. – У кого копья короткие, а у кого и сабля.

– Ну вот, – высморкавшись, буркнул Чугреев. – А ты говоришь – вдвоем!

– Так они потом из этой усадебки-то вышли. В детинец ушли.

– Это ты проследил, что в детинец?

– Не… подумалось так.

– Подумалось ему. – Антип сплюнул и грязно выругался. – Эх, Егор, Егор, и чего тебя ночью-то понесло куда-то? Со мной хотя б посоветовался. Вот дурень-то!

– Он же предупредил, чтоб не искали.

– Я и говорю – дурень. Наверняка к девке той пошел, с которой его, ты говоришь, тащили. А там… там всякое могло быть. Хяргова-то усадебка на отшибе, глуха. – Чугреев покачал головой и задумался, поглядывая на светлеющее небо.

Где-то на том берегу, за Шексной, занималась заря, играли на вершинах сосен и елей золотисто-рыжие сполохи, первые солнечные лучи разгоняли туман, по всему чувствовалось, что денек выдастся погожий, по-настоящему весенний.

– А до ледохода-то еще не так уж и скоро, – пробурчал себе под нос Антип. – Жаль Егоршу – ватажник бы лихой вышел.

– Что-что, дядько Антипе?

– Не то, что с тебя, глупой тетери!

Они стояли у той самой, ближайшей к постоялому двору Ахмета Татарина церкви, деревянной, с блистающим крестом – тут и встретились. Отрок на постоялый двор шел – рассказать своим о Егоре, а Чугреев – по делам ватажным, собирать имеющихся на примете людишек.

– Почему вышел бы? – обиженно дернулся Федька. – Может, его еще выручить можно.

Антип отмахнулся:

– Сказал бы я тебе… Выручить!

– Так надо что-нибудь делать, – отрок взволнованно повысил голос, задергался, замахал руками. – Хотя бы попробовать, не бросать же, ведь мы ж вместе все-таки, заодно должны быть. Борисовичам нужно сказать, вдруг да они чем помогут?

– Борисовичей пока не трогаем, – хмуро предупредил Чугреев. – Как бы нам их помощь боком не вышла. А Егорку… что ж – попробуем выручить. Если можно-то. Заодно и ватажников испытать. Вот что, паря, ты давай, к усадебке той, да все про хозяев повыспроси, вызнай, уж как хошь – понял?

– Конечно, понял! – Подросток обрадованно сверкнул глазами, в которых, казалось, отразился кусочек неба. – Выспрошу, узнаю все.

– А я покуда к Хяргу наведаюсь да парней кой-каких соберу. Тут, на паперти, после обедни и встретимся, смотри, не опоздай.

– Не опоздаю, дядько!