Спор не утихал. Полат гневался страшно: это же какую наглость нужно иметь, чтобы князю в просьбе отказывать?! Такое не прощается! Тут и до измены недалеко. Ловчан во всём поддерживал Полата, часто поминал Олега, уж он в судьбе Розмича человек не последний.

А Жедан держался. Отражал слова, как искусный дружинник отводит удары смертоносного железа. Даже испарина на лбу выступила.

Всё кончилось, когда Розмич поднялся, бледный и удручённый, и молча вышел вон.

Ловчан нагнал неудавшегося жениха у последних дворов белозёрского посада, но одёргивать или окликать не стал. Уговаривать вернуться в дружинный дом – тоже. Просто шёл рядом и делал вид, будто не замечает гневных взглядов и шипения.

По себе знал – оставаться в одиночестве сейчас нельзя. Мужчины, особенно такие, как Розмич, не умеют плакать, только действовать. А какие мысли могут прийти в горячую голову, даже Чернобог не угадает.

Вскоре миновали и последние дворы, пересекли широкий луг и свернули к лесу. Ловчан внезапно понял, идут не бесцельно, и удивился тому, как уверенно Розмич нашел едва приметную тропку.

Тропа петляла и извивалась. Временами казалось, будто проложили её по следу удиравшего от погони зайца. Сам лес выглядел мрачно, неприветливо, разлапистые ели закрывали небо, а кустарник то и дело норовил ударить веткой в лицо. Изредка рядом раздавался хруст веток, пару раз слышалось ворчание недовольного медведя.

В какой-то миг Ловчану отчаянно захотелось подскочить к другу, ухватить за шиворот и потащить обратно – слишком жутко было вокруг. Он с великим трудом сдерживался от крика и руки сцепил, чтобы не выдать дрожь в пальцах.

Вот она – белозёрская земля в полной красе! Дома подобного не случается. И не оттого, что хорошо знаешь окрестности, не в них дело. В каждой земле обитают духи, здесь они чуждые и злобные. Стоит зазеваться – набросятся и растерзают. Если зайдёшь куда не следует, расплаты тоже не миновать.

– Ну да где наша не пропадала! Семь бед – один ответ. Это восьмая беда – совсем никуда…

Розмич остановился внезапно. Ловчан, вынужденный идти позади, едва не врезался в спину. Сделал шаг в сторону, чтобы рассмотреть причину остановки, и удивлённо приподнял бровь.

Тропу перегораживала раскидистая ежевика, страсть как колючая, высотой с человека. До того густая, что просвета не видать. Меж изумрудных листочков синели крупные ягоды.

«Неужели ж тупик?» – подумал Ловчан.

Едва раскрыл рот, чтобы спросить у Розмича, как через живую ограду перемахнул огромный, в серебристой шкуре, зверь.

Рука сама метнулась к рукояти меча, тело изготовилось к схватке незамедлительно. В душе вспыхнула воинская злость, но ужас, терзавший Ловчана добрую половину пути, никуда не делся.

Зверь был чудным. Так сразу и не поймёшь – здоровущий волк или мелковатый, отчего-то седой, медведь. Он рычал и пригибался к земле, готовый в любой миг броситься на людей. Но заботило Ловчана другое: Розмич стоял как ни в чём не бывало, даже за ножом не потянулся. А после и вовсе учудил… Выставил вперёд ладони и сказал:

– Дозволь пройти, дедушка.

Вот тут Ловчан понял, что прежний ужас – пустяк в сравнении с теперешним. Сбрендил Розмич! Точно сбрендил! Зверя «дедушкой» зовёт!

Но через несколько бесконечно длинных мгновений Ловчан догадался: собственная голова тоже прохудилась. А чем ещё объяснить то, что в зверином рычании начал угадывать человеческие слова?

– Чужакам сюда нельзя! Уходите!

– Дозволь… – повторил Розмич, прижал руку к груди. И было в его голосе нечто такое, от чего даже Ловчан дрогнул.

Зверь замер. В том, что меряет пристальным взглядом, сомнений не было, хотя глаз белого стража не видать. Наконец сказал:

– Ладно. Чую, тебе и впрямь нужно.

Он очень медленно поднялся на задние лапы и снял личину. Перед дружинниками в самом деле стоял «дедушка».

Не слишком высокий, с короткой белой бородой и пронзительно-синими глазами. Белая шуба, сшитая невесть из какого зверья, казалась второй кожей, хотя в плечах чуть топорщилась. Рукава оканчивались когтистыми лапами, полы были подшиты к белым меховым сапогам. Сама личина из кусков и кусочков – в основе череп, сверху несколько искусно скроенных шкурок.

Что не позволило остроглазому Ловчану сразу распознать ряженого, он не понимал.

– Подсобите, – сказал страж, прежде чем дружинник опомнился.

Повинуясь знаку старца, мужчины приблизились к изгороди.

– Вот этот тащите, – велел тот, указывая на один из кустов.

Оказалось, проход всё-таки есть. Правда, чтобы миновать преграду, нужно попотеть, вытащив огромный ком земли. Ещё умудриться не выколоть глаза ветками.

– И запереть не забудьте.

Переступив яму вслед за стариком, гости водрузили куст на место. Живая изгородь вновь стала цельной: не зная хитрости – не преодолеешь.

– И куда мы пришли? – прошептал Ловчан.

Розмич не ответил, указал на нечто за спиной друга. Дружинник обернулся и замер в растерянности. Острое зрение вновь подвело. Как мог не заметить огромного деревянного идола, стоящего посреди поляны? Духи места глаза отводят, не иначе!

– Час от часу не легче… – вздохнул Ловчан.

Розмич сделал знак молчать и беззвучно направился к изваянью.

Идол был древнее тех, что видел в Алоди и на ильменских берегах. Высеченный из ствола могучего древа, уже умершего, но ещё держащего землю корнями. Тело его потемнело со временем, словно головня. Глубокие трещины испещрили ствол до самой сердцевины. Черты божественного лика едва угадывались, только глаза остались неподвластны времени.

На большом плоском камне, уложенном перед идолом, чадил небольшой костерок. Дым был необычным – терпким. Он щекотал ноздри и жег лёгкие, кружил голову.

Очи истукана взирали внимательно, пристально. И Розмич дрогнул.

Боль, которую сдерживал всю дорогу, хлынула через край. Сердце будто разорвалось. Ноги подогнулись, дружинник пал пред издолбом[11].

Ему казалось, сама душа кричит и стонет в нём. И нервы звенят, как тетивы. Но с уст не сорвалось ни звука, ни всхлипа, лишь в уголках глаз выступили жгучие, отчаянные слёзы. Руки потянулись к рубахе в желании разодрать не только ткань – саму кожу, потому что терпеть бушующую внутри боль невозможно.

«Почему?! – беззвучно кричал он. – Ведь она тоже любит! Зачем разлучаете? За что?»

Ах, если бы боги хоть изредка отвечали на мольбы смертных…

«Я не сделал ничего дурного! Я защищал её! Спас из лап бьярмов, помог вернуться домой! Разве этого мало? Скажите! Объясните!»