– А что тогда?

Волхв снова улыбнулся, но в этот раз от его улыбки веяло грустью.

– Не ведал, как с горем своим справиться.

Ловчан фыркнул, ничуть не беспокоясь о том, что Розмич может услышать. Отказ Жедана – штука, конечно, грустная, но не настолько же!

«Да он здоров, как два быка!» – подумал Ловчан.

– В здоровом теле здоровый дух – редкость, – весомо заметил волхв и, углядев ухмылку, продолжил, словно мысли читал: – Зря смеёшься. Знаешь, как порой бывает? Всем кажется, будто дело яйца выеденного не стоит, а для самого оно настолько важно, что даже говорить о нём лишний раз боязно. Даже думать.

– Хочешь сказать, поэтому он от неё, как от чумной, шарахался? И разговорчив был, точно дубовая колода?

– Так.

– А почему же биться за неё не стал? Почему просто ушёл, как в женитьбе отказали?

Волхв бросил взгляд на чёрного от горя дружинника, ответил, помедлив:

– У него и спросишь. Гляди: вот-вот в себя придёт.

– А если он снова? – спросил Ловчан с опаской. – Ну, это… того!

– Он сильней, чем ты думаешь, – усмехнулся старик. – Много сильней…

Розмич возвращался к жизни медленно и, как казалось со стороны, неохотно. Даже когда взгляд стал осмысленным, а рука потянулась за предложенной миской похлёбки, на живого человека походил мало.

Лицо по-прежнему тёмное, движения рассеянны, голос хрипит. И постоянно морщится, будто каждый звук невмоготу.

Он коротко отвечал на вопросы волхва, ещё короче отвечал Ловчану. Благо, первый спрашивал по делу – как чувствует ноги и руки, не ноет ли в груди, нет ли перед глазами тумана. А вот второй говорил абы что – просто хотел убедиться, что друг пришёл в себя. Розмич понимал беспокойство Ловчана, но всё-таки злился. Насколько может злиться обессиленный, выжатый до капли человек.

После ужина волхв снова напоил отваром, велел лечь и укутаться.

Как ни странно, спать Розмичу не хотелось. Он бесстрастно разглядывал потолок землянки, пересчитывал брёвна, которыми тот укреплён. Про себя отметил, что жилище не просто удобное, а роскошное. Не для горожанина, конечно. Но одинокие старцы на затерянном в лесу капище, по представлениям Розмича, должны жить гораздо скромнее.

Говорить, а уж тем более объяснять, сил не было. Но разве от Ловчана отвяжешься?

Тот улёгся рядом, на соломенный тюфяк. Сперва ворочался, устраиваясь поудобнее, после уставился на Розмича. Взгляд скользил по лицу подобно назойливой мухе, не обращать внимания – невозможно.

– Что? – устало выдохнул Розмич.

– Ты как? Болит?

Вопрос звучал не в первый и даже не в третий раз.

Болит – не болит… какая разница? После нескольких часов, проведённых под взглядом бога, мир кажется совсем иным. И боль ощущается по-другому.

– Всё хорошо, – ответил он.

– Что видел? – не унимался друг.

К таким откровениям Розмич готов не был. По правде, даже если захочешь – язык не повернётся рассказать. Да и кто поверит, что перешагнув предел, будто в волчью яму провалился и только?

Все думают, будто за гранью жизни какой-то особый мир – луга с изумрудной травой, бесконечно-синее небо, коров тьма-тьмущая… Гудмунд вообще бает, дескать, Там стоит общинный дом, где столы ломятся от яств и красивые девы наливают столько браги, сколько даже изголодавшийся в походе дружинник не выпьет. На самом же деле Там пусто, как в миске бедняка.

Впрочем, может, за чертой жизни действительно есть лучший мир, просто открывается не всем? Вдруг Розмич просто не заслужил ничего, кроме пустоты? Слишком мало пожил, совершил ещё меньше. Или дело в преданной судьбе?

Ловчан уже догадался, что ответа не дождётся. Снова завозился. Помолчав, всё-таки не удержался, спросил опять:

– Зачем ты из дома Жедана ушёл? Мы с Полатом почти добились согласия, а теперь… Боюсь, князь на нас осерчает – столько его стараний псу под хвост. Да и народ, поди, за животики схватился, когда узнал, что такой сват без невесты восвояси убрался.

– По-твоему, зря? А по мне, так иначе и быть не могло. Сам посуди: ну отдал бы купец Затею, а дальше? Жить, зная, что не добром взял, а принудил?

– Подумаешь… – протянул Ловчан. – Будто ты первый, кто так поступил! Если любишь, все средства хороши. Вспомни, ты ж сам Сивого поучал, когда тот по дочери кузнеца сох. Он же по твоему навету девку из дома выкрал да тайно под ракитовым кустом… просватал. И ведь счастливо жили!

– Дураком был, – буркнул Розмич. – Не понимал.

– Не… Это ты сейчас дурак. От любви мозги набекрень съехали. Как баба рассуждаешь, честное слово. Из мухи чудище хоботастое раздуваешь. Сделал бы по-простому: хвать за косу – и на сеновал. А уж после Жедан сам бы к тебе пришёл, с поклонами и гостинцами.

– Нет! – голос дружинника прозвучал твёрдо и неожиданно зло. – Лучше подохнуть, чем так жить!

– Да как так? – горестно вздохнул Ловчан. – Она же согласная. Любит тебя. Чего ещё надобно? Обряд соблюсти? Да кому он сдался, обряд этот?

Сказал, а сам вдруг испугался. Огляделся, пытаясь найти волхва. Божий прислужник за подобные слова по голове не погладит. Но хозяин землянки не слышал – мирно посапывал в дальнем углу.

– Не в обряде дело, – отозвался Розмич. – Женись я на Затее, Жедан бы меня до скончания дней этим сватовством попрекал. И племянницу научил бы. Но хуже всего другое…

– Какое?

Розмич непроизвольно сжал кулаки, заскрежетал зубами. Его вдруг взяла такая злость, что, окажись рядом Жедан, не раздумывая, накормил бы железом. Не по-воински, по-простому: вставил лезвие меча в рот и провернул разочек.

– Я для них пахарь в чужом доспехе. Не по мерке примерил. И что бы ни сделал, всегда пахарем останусь. И детей моих этим попрекать будут, и внуков.

– Да брось! Велика ли беда!

Велика. Только сам Розмич о ней позабыть успел. Благо, «добрые люди» напомнили.

…С Ловчаном подружились уже в Алоди, он при тамошней крепости вырос.

Отец воином был, из тех вагров, что ещё с Гостомыслом пришли. На матери Ловчана, словенке, так и не женился, зато двоих сыновей от неё прижил. И, как подросли, обоих к себе взял, чтоб дружинниками выросли добрыми.

Судьба дозволила ему выжить в последней битве со свеями, увидеть смерть пресветлого князя Гостомысла и приход в словенские земли княжьего внука Рюрика. Именно он смог выдержать остатки алодьского воинства в строгости, чтобы после передать новому наряднику – мурманину Олегу. Ещё сумел воспитать сыновей.

Когда Одд-Олег повёл своих людей в Алодь – приданое сестры Едвинды, Ловчану и одиннадцати вёсен не исполнилось. А Розмичу – целых тринадцать стукнуло.