хотелось, — но потом все же отомкнул замок, открыл дверь и вошел внутрь. Как всегда, в доме было тихо и душно от буквально висевшей в воздухе злобы.

Затем снизу, из цокольного этажа торопливо появился Пруссок.

— Добро пожаловать, милорд.

Это что-то новенькое! Неужели Лавгроув объяснил слугам, как нужно держать себя в доме пэра Соединенного Королевства, или это была реакция Пруссока на наплыв визитеров? По правде говоря, Дариену было все равно, но он предположил, что семейство забеспокоилось из-за того, что может потерять место в его доме.

Пруссок зажег одну из двух приготовленных свечей и передал ее хозяину.

— Благодарю. Мистер Аппингтон наверху?

— Нет, милорд: ушел вскоре после вас.

— Знаете, куда?

— Нет, милорд.

— У него есть ключ, Пруссок, поэтому ждать его не надо.

— Я прекрасно могу…

— Отправляйтесь спать, Пруссок. Это приказ.

— Хорошо, милорд.

Дворецкий удалился, преисполненный неудовольствия, а Дариен подумал, что будет, если он отменит еще какое-нибудь сокровенное правило, но у Пруссока была способность выказывать недовольство по любому поводу.

Наверху его должен был дожидаться Лавгроув, чтобы помочь разоблачиться, но вряд ли во плоти, а скорее в виде духа, учитывая количество спиртного, пропадавшего в доме.

С его домом все в порядке, сказал себе Дариен: он почти такой же, как другие по соседству, — однако каждый раз, когда входил сюда, его накрывало гнилой атмосферой, словно влажным вонючим одеялом. Он чувствовал себя спокойнее среди мертвых тел, чем здесь.

Что-то мелькнуло справа, заставив его повернуться в ту сторону. Он ничего не увидел, но был уверен: в воздухе что-то реет, и оно несет в себе зло.

Может, следует провести обряд изгнания злых духов? Интересно, англиканская церковь занимается этим, или надо позвать католического священника? Хотя римские ритуалы могут принести больше вреда, чем пользы. До сих пор существует огромное количество откровенных идиотов, которые искренне верят, что католики приносят в жертву младенцев на своих алтарях.

К его удивлению, Лавгроув бодрствовал и был трезв. Этому человеку как-то удавалось быть одновременно и худым, и обрюзгшим, но дело свое он знал и относился к одежде Дариена, к каждой отдельной вещи, как чему-то священному.

— Приятно провели вечер, милорд? — нечленораздельно пробормотал камердинер, принимая дрожащими руками подбитый шелком вечерний плащ Дариена.

— Слушал хор мальчиков.

Острый взгляд, который Дариен получил в ответ, заставил его задуматься о привычках прежнего работодателя Лавгроува, поэтому пришлось пояснить:

— Хор Вестминстерского аббатства, на вечере у леди Рейберн.

— Исключительно изысканное обстоятельство, не сомневаюсь.

Он продолжал смотреть на хозяина широко открытыми глазами, ожидая подробностей. Камердинер был весьма полезен своими знаниями сокровенных путей, которые существуют в приличном обществе.

— Весьма изысканное, — согласился Дариен, стягивая излишне тесный черный бальный сюртук, а затем расшитый жилет. Впрочем, он не стал распространяться, как сумел пробраться туда. — Встретил там нескольких армейских знакомых.

— Очень рад за вас, милорд, — заявил Лавгроув, прокладывая курс к комоду, но по пути, к неудовольствию хозяина, налетел на угол кровати.

Радость его, вполне возможно, была искренней. Дариен, помнится, развеселился, когда узнал, что джентльменский статус джентльмена зависит от самого джентльмена. В больших домах личные слуги всегда получали имя хозяина, так что в людской Лавгроува могли называть виконтом Дариеном. Он сомневался, что Пруссок стал бы потворствовать подобной глупости, но такая система сказалась на трудностях, которые возникли, когда пришлось нанимать камердинера: ни один добровольно не соглашался стать Кейвом.

Дариен был благодарен Лавгроуву за искусство в обращении с одеждой и знание высшего света, но с самого начала завел правило, что сорочку и панталоны будет снимать сам.

Вздохнув, Лавгроув удалился. Оставшись один, Дариен умылся, потом внимательно оглядел комнату, вспомнив, как Пуп, когда зашел сюда сегодня, заметил: «Толком еще не переехал, Канем?»

Наливая себе бренди, он заметил, что в графине осталось на донышке. А, ладно! Пойдет в зачет зарплаты Лавгроува. Сделав глоток, он опять окинул взглядом комнату.

За многие годы переездов с одного места на другое он научился превращать выделенные для постоя квартиры в подобие собственных апартаментов с помощью предметов из своей коллекции: роскошного тканого покрывала, вывезенного из Испании, ковра из шерсти андорских овец, а также оригинальных шахмат, черные фигуры которых представляли силы мавров, а белые — силы Фердинанда и Изабеллы. Здесь он прожил почти месяц, но до сих пор не выложил даже их.

Единственной его личной вещью был стоявший на виду покрытый рубцами и царапинами деревянный сундук, в котором и хранилась коллекция.

Неожиданно для себя он открыл его, кинул покрывало на кровать, а ковер — на пол, достал саблю в ножнах — последнюю вещь, которая осталась от прежней гусарской жизни. Что теперь делать с ней? Наверное, надо как-нибудь повесить ее на стену, но пока пусть полежит на туалетном столике.

Следом за саблей Дариен достал два деревянных ящичка. Тот, который побольше, с набором шахматных фигур, положил на столик у окна, но открывать не стал, а вот второй, узкий и длинный, был футляром, в котором хранилась флейта. Его он положил поближе к креслу.

Неужели он ни разу не играл с тех пор, как приехал сюда?

Дариен начал учиться играть сразу после того, как отец заявил, что занятия музыкой не для настоящих мужчин, и выбрал инструменты изящные и небольшого размера. Это был обычный бунт, который мог сойти ему с рук. И слава богу! Разве можно захватить с собой на поле боя рояль? Даже скрипка была обузой. А вот его флейта путешествовала с ним повсюду и частенько поднимала боевой дух.

Он вынул флейту и сразу вспомнил, как часто негодовал Фокстолл, едва заслышав ее звуки. У него совсем не было вкуса к музыке, как и у Кейва-старшего, и он высмеивал тех офицеров, кто умел хоть на чем-то играть и развлекал своим искусством товарищей.

Фокстолл не понимал, что завоевать авторитет можно, не только махая шашкой. Об этом Дариен узнал от своего первого командира капитана Майкла Хорне. Он не был блестящим военачальником, зато обладал другими прекрасными качествами: стойкостью, честностью, добротой. К жестоким парням он относился лояльно, но только в определенных пределах, и добивался от них результата.

Возможно, в нем преобладали отцовские чувства, все-таки ему было уже за сорок. Хотя почему он по-отцовски относился к Горацио Кейву, который нес на себе груз жестоких обид, одному богу известно. Дариен знал, что большинством из того, чем обладал сейчас, обязан Хорне, и когда тот погиб через три года, оплакивал как по-настоящему родного человека.

У Хорне он научился соблюдать баланс между строгой дисциплиной и приятельскими отношениями, а это означало, что