в семейных закромах денег будет немного, а кроме того в любом случае не собирался давать в долг. В мирное время Фокс представлял собой пороховую бочку, готовую вот-вот взорваться. Теперь полк отправляется в Индию, и там будет гораздо больше возможностей для активных действий, но Дариен доверял ему еще меньше, и все из-за разговоров Щенков Канема.

— Извини, не смогу.

— Черт, Канем! Мы ведь всегда и всем с тобой делились.

— Да, делились, но лишь кувшином вина или проституткой.

— Сейчас для тебя это значит примерно столько же. Ты купаешься в деньгах!

— Завоевать себе место в обществе непросто и недешево.

— Я понял, — сказал Фокстолл (оставалось надеяться, что это действительно так).

Дариен попытался смягчить свои слова.

— Подумай про Индию: набобы, рубины, гаремы…

— Я плохой враг, Канем.

Дариен прямо встретил его взгляд.

— Из меня враг еще хуже. Держись подальше от Дебенхеймов.

— Буду делать то, что мне нравится.

Выходя из комнаты, Фокстолл грохотнул дверью.

Дариен перевел дыхание. Мэт Фокстолл никогда не был ему другом: не умел хранить секреты, не искал утешения. Просто они вместе пили, ходили по проституткам, устраивали потасовки. Больше всего, конечно, дрались и испытывали при этом дикую, ослепительную ярость, которая надолго оставалась в памяти. Но сейчас все изменилось.

И все-таки у него было не так много друзей, чтобы просто пожать плечами при потере одного из них.

Он поднял флейту и опять начал играть свадебную джигу, но в темноте был не тот эффект. И темной была душа его грязного брата-сифилитика. Черта с два он похож на Маркуса! Конечно, у них одинаковая масть, но в остальном они были абсолютно разные. Его последнее воспоминание о Маркусе — изъязвленное обрюзгшее животное.

Но как он выглядел до того, как болезнь разрушила его?

Маркусу исполнилось тринадцать, когда родился Дариен, и он вел жизнь испорченного подростка, прежде чем сумел запасть в память младшего брата. Маркус — слава богу! — предпочитал жить в Лондоне, потому что отец предоставлял его самому себе, но слишком часто приезжал в Стаурс-Корт, доставляя беспокойство всем вокруг.

Резко поднявшись, Дариен подошел к зеркалу, оперся вытянутыми руками на туалетный столик, потом вгляделся в свое отражение. Черты лица искажали неверный свет свечи, да и дешевое стекло тоже. Возможно, тем самым они обнажили фамильное сходство: те же темные волосы над высоким лбом, те же черные глаза с тяжелыми веками, тот же оливковый оттенок кожи. Под испанским солнцем он становился смуглым, как местные жители, в то время как другие обгорали.

И та же самая жестокость?

Нет, хотя шрамы на лице могли свидетельствовать об этом, а еще, возможно, о следах наихудших проявлений войны.

К дьяволу Маркуса! Но отправлять его туда было излишне. Если кто и оказался в самых глубинах ада, то это был Маркус Аурелиус Кейв.

Неудивительно, что высшее общество съеживается при виде этого лица. Неудивительно, что Тея Дебенхейм содрогается при его прикосновении. А Фрэнк! Фрэнк с его открытой доброй улыбкой выглядел точно так же. С темными волосами, ясными глазами у него был вид ангела, но какое дело до этого высокомерному и подозрительному аристократическому обществу?

Схватив саблю в ножнах, он с силой ткнул ею в отражение, и оно разлетелось на куски вместе с зеркалом.

У него за спиной сонно забормотал Пуп:

— Не к добру это, Канем. Потом семь лет…

Резко обернувшись, Дариен выхватил оружие из ножен, но Пуп уже опять засопел с видом унылого херувима, поэтому пришлось вставить клинок в ножны и опустить оружие. Поставив свечу на пол, он собрал осколки зеркала, сложил в чашу и убрал с намерением использовать потом.

Злость все еще кипела в нем: на самого себя, на Маркуса, на светское общество, на судьбу, принесшую столько мучений. И какой из этого вывод? Прошлое нельзя изменить, а какие-то события невозможно забыть: шрам останется шрамом. Ампутированная конечность не отрастет заново. Ненормальный никогда не превратится в разумного, а Кейв навсегда останется мерзким изгоем.

Взяв с кровати цветастое покрывало, Дариен укрыл им храпевшего Пупа.

Щенок Канема Персиваль Артур Аппингтон хоть и был предметом шуток, однако происходил из семьи скромной, но с незапятнанной репутацией, и потому у него было намного больше шансов войти в высшее общество, чем у любого из Кейвов, а также заполучить руку и завоевать сердце леди Теодосии Дебенхейм.

Дариен застыл. Ее он решил использовать лишь в крайнем случае.

Взгляд его упал на саблю, с которой часто стекала чужая кровь. Она все еще была острой, все еще могла с одного удара расколоть голову человека надвое, и если вдруг какие-то дурные новости понудят его выхватить клинок, будет лучше, если сабля не попадется ему на глаза до тех пор, пока не поступят более обнадеживающие известия.

Он засунул ее на самое дно своего сундука и повернул ключ в замке, пытаясь запереть в нем воспоминания и свои мечты.

Глава 18

Разбудил его непонятный грохот. Первой мыслью было: привидение! — но потом он понял, что это Пуп храпит на софе. Дариен вытянулся на спине, чтобы унять сердцебиение, и в подробностях вспомнил все, что случилось с ним прошлой ночью.

Роскошные гармонии, звучавшие в пении мальчиков.

Компания друзей.

Разгневанная богиня, лукавство Фокса и скрытое отвращение людей, которые увидели, как чокнутый Маркус Кейв вновь оказался в самом центре их общества.

На миг возникло желание сдаться. Ну уж нет! Он спустился с постели, самостоятельно оделся и, стараясь не разбудить Пупа, отправился на утреннюю верховую прогулку. По пути к конюшням он почувствовал, как успокаивающе действует прохладный утренний воздух, возрождая надежды. Ведь он всего за несколько дней добился заметного прогресса, а сегодня вечером в его честь устраивают особый ужин, хозяйкой на котором будет герцогиня.

Утро было под стать его мыслям — окрыляло надежды. Он редко напивался на ночь, потому что это обкрадывало утро, однако после стольких дней грязи, крови и насилия не было ничего меланхоличнее рассвета, встававшего над полем после сражения, когда первые лучи солнца касались тех, кто больше никогда не сбросит оковы сна.

Он отряхнулся от воспоминаний, но прекрасно понимал, что это прозрачное утро неумолимо перетечет в шумный полдень, а потом будет жаркий вечер в заполненной толпой ядовитой чаще, куда он решил пробиться…

Господи, ведь скоро он сам себе перережет горло!

Дариен подошел к стойлу Цербера и остановился прислушиваясь.

Внутри кто-то был.

В этой части конюшен иногда бывали случаи мелкого вандализма, но если кому-то придет в голову нанести вред