— Твоя жизнь не кончена, Персефона! Не говори ерунды. Я помогу. Я избавлю тебя от тех, кто не заслужил этой жизни. Если Адриан позволит, попроси у него забрать твой Хаос. Я дам тебе Свет.

— Правда? — ахнула Персефона и вскинула голову. Ниалл кивнул.

— Никогда я не давал пустым людям магию. Я их убивал, считая недостойными жить. Я и сейчас так считаю, но Арфа показала мне, что ты должна была иметь Свет. И я позволю себе сделать исключение.

Засыпая в теплых объятиях, слушая размеренное дыхание и редкое сердцебиение, Персефона прошептала:

— Спасибо, Ниалл. Ты лучший Бог из всех.

Ниалл улыбнулся и притянул девушку ближе. Он хотел превратить эти мгновения в вечность, вот только когда он выполнит условие, Персефону придется отпустить. И сделать это нужно как обычно: жестоко, чтобы она не смела привязываться. Только сможет ли он сам удалить из жизни черничный омут ее кожи?

На рассвете Ниалл растолкал сонную Персефону. Подавляя зевок, она умылась в небольшом пруде с пресной водой, заплела волосы в косы, а Бог нашел чем позавтракать. В последний раз, перед тем как отправиться в путь, Ниалл спросил готова ли Персефона к смерти того человека, который подарил ей жизнь. Девушка долго смотрела как багряное солнце встает на востоке, а потом тихо ответила:

— Знаешь, какое мое самое приятное воспоминание о детстве?

Шел снег. Пушистые серебристые снежинки водопадом валили с затянутого седыми тучами неба. Они стелились воздушным ковром на золотистые травинки, которые остались от недавней осени. Выглянуло солнце и протянуло свои лучи для прохладных объятий, словно две сестры сменили друг друга. Осень погладила по белым волосам Зиму и вверила ей украшение природы серебристыми узорами. Сегодня праздник Рождества Богов и маленькая Персефона сидела у окна, повторяя пальцем изогнутые линии поцелуев, что мороз оставил на стекле. Мама уже во всю готовила праздничный ужин. В легкие девушки ворвался аромат пряных трав, жареного мяса и свежих овощей. На диване лежало отглаженное и сшитое руками мамы небесно-голубое платье с длинным рукавом и рюшами на белоснежном воротничке. На пышном многослойном подоле спускался вниз жемчужный бисер, который на свету переливался различными цветами: от зеленого до серебристого. Платиновые кудри девочки были уложены в две толстые косы с повязанными на затылке голубыми бантами.

Дверь дома распахнулась, впуская свежий аромат мороза и живой хвои. Персефона обернулась, восторженно ахнула и приложила к сердцу ладошки. Папа принес елку. На пушистых зеленых иголках блестели капельки талого снега. Он прошел внутрь, закрыл дверь, не впуская завьюженные снежинки в дом. С кухни выскочила мама, улыбнулась широкой сияющей улыбкой и поцеловала мужа в щеку. Елку нарядили стеклянными разноцветными шарами, а на верхушке должна быть звезда с изображением либо Ниалла, либо Селены.

— В честь кого наряжаем? — улыбнулся отец.

— Повелителя Света, конечно же! — воскликнула Персефона.

Отец взял дочь на руки, вложив ей в ладони звезду, посадил на свою шею и позволил насадить ее на верхушку елки. За окном шел, не переставая, серебристый снег. Мама, одетая в длинное голубое платье и повязанный на талии фартук, ставила на стол горячие блюда, а для Персефоны время остановилось. Она поставила звезду, надела платье, и стащила из фруктовницы мандарин, а затем села под елку и загадала свое самое большое желание: получить на следующий год силу Света. Они ужинали всей семьей, танцевали на площади с другими магами под звуки холодной флейты и матовой скрипки.

— Это последнее счастливое воспоминание. А потом они выгнали меня, назвали пустым отродьем и я не отступлю, Ниалл. Моя мать легла под другого и соврала. Выгнала, зная, что это ее ошибка! Я не жила: существовала.

— Хорошо, маленькая мстительница! Выдвигаемся.

Персефона стояла во дворе дома, в котором прожила долгие годы. От волнения, она теребила край рубашки и кусала губы. Ниалл брезгливо пнул валяющееся под ногами грязное железное ведро и с отвращением скривился. Персефона ужаснулась. Двор, доселе живой, зеленый, с разнообразием плодовых деревьев, выглядел сейчас как заброшенное место, в котором, временами, пряталась Персефона от солдат Солнца. Дом покосился, окна заросли травой и сквозь них ничего не было видно. Будка, где жил пес, пустовала, одиноко валялась ржавая цепь. Над двором кружили голодные хищные птицы. Девушка обернулась. Там, за чертой забора, словно была другая жизнь: живая, а тут все было мертвое, мрачное.

Персефона шагнула вперед, но Ниалл преградил ей путь ладонью и отрицательно покачал головой. Он подошел к двери и постучал по ней костяшками пальцев, а затем брезгливо вытер руку о штанины. Раздался звук шагов. Персефона затаила дыхание, ее сердце забилось чаще, ладони вспотели и в горле пересохло. Дверь со скрипом отворилась и в проеме, сощурив глаза от яркого солнца появился тот, кого девушка называла отцом. Его волосы — сальные и спутанные торчали в разные стороны как оборванные антенны. Блестела на солнце лысая проплешина на затылке. Глаза потухли, под ними залегли синяки. Очки в толстой круглой оправе заляпаны, кое-где потрескались. На лице седая щетина спускалась на морщинистую шею. На высохшем теле некогда белая, сейчас же грязная с сальными пятнами, майка, бедра обтягивали драные шорты, а ступни с длинными нестрижеными ногтями привели Персефону в ужас.

Когда Ури проморгался, его редкие брови поползли вверх, а затем он спешно рухнул на колени перед Богом и поклонился ему в ноги. Ниалл брезгливо скривился, дернулся, отходя на шаг назад, и спросил:

— Где жена твоя?

Ури поднялся, улыбнулся черными зубами и, брызжа слюнями, ехидно ответил:

— С любовничком развлекается в деревне Света. Он там преподает в академии.

— Отец, — подала голос Персефона. — Как же так?

Мужчина прищурился. В глазах заострился лед, ноздри раздулись от гнева. Он поднял вверх дрожащую ладонь, указал на девушку и прорычал:

— Это все из — за тебя! Убирайся, пустое отродье!

Персефона дернулась. Глаза отца смотрели с такой ненавистью, что у нее встал ком в горле, а под светлыми ресницами заблестели слезинки. Ниалл обернулся, вопросительно изогнул бровь, но Персефона отрицательно покачала головой. Тогда Бог усмехнулся и наотмашь ударил Ури по лицу. Щелкнула челюсть, мужчина упал, с кончика губ полилась густая кровь. Он завыл и схватился рукой за щеку. Персефона ахнула, вздрогнув, и приложила ладонь ко рту. Бог сел на корточки и, наклонившись к самому уху Ури, прошептал так, чтобы девушка не услышала:

— Еще раз посмеешь ее так назвать, выпущу кишки.

Ури закивал, смотря огромными глазами на брезгливо скривившееся лицо Повелителя Света, а затем и на Персефону. Но она отвернулась, тело