В случае необходимости же группы можно мгновенно собрать в более крупное подразделение. Так, возможно объединение, если встретится большое количество самолетов противника. Тут главное — успеть подкрепление вызвать. Моя идея придать полку отдельное подразделение ВНОС была осмеяна: их фронтам-то не хватало, а тут всего лишь полк, хоть даже и специальный. Так что придётся работать с тем, что есть, хотя реорганизация и усиление существующих постов ВНОС уже началась. Остаётся надеяться, что на том участке фронта, куда нас отправят, с этой службой будет все в порядке.

Полк Стрижа не сопровождал «пешек», как я думал. Нет, они использовали их как наживку, в лучших традициях охотников. Немцы на переднем крае визуально усмотрели бомбардировщики — да и как их не увидеть, когда на головы посыпались бомбы сотки? Причем бомбили «пешки» в пикировании. Немного шероховато, конечно, поскольку опыта было мало, но работали! В результате фашисты лишились гаубичного дивизиона, стоявшего на позициях в трех километрах от переднего края, и склада боезапаса. Рвануло там неслабо. Причем все это снимал наблюдатель на двухместном «Таире». Опыт будут обобщать и анализировать.

Так вот, на вопли убиваемых пехотинцев было направлено ближайшее патрульное звено «мессеров». Наши это сразу узнали — радиовзвод не спасовал — и приготовились к встрече. Понятно дело, с «пешками» их не было, не светились, а вот когда появились «худые» и внаглую бросились на наших бомберов, атаковали их с разных направлений. В атаке участвовало всего два звена из эскадрильи капитана Староверова. Одно из-за облаков, второе снизу, пользуясь складками местности для маскировки. В других случаях им незаметно было не подойти, немцы бы ушли без боя. В результате — три костра на земле и один удирающий на форсаже «мессер». Сбить его не успели, этот ганс увернулся от атаки и плюхнуться на пузо, когда из немецкого тыла навстречу внезапно появились советские истребители. Вот его не засчитали. Наблюдатель заснял, что ближайший «Лавочкин» находился в пятистах метрах и сбить его не мог. Помня мои высказывания о методах работы по уничтожению кадрового летного состава Люфтваффе, на слегка дымящий разбитый истребитель был сделан заход. Так что быстрая посадка не помогла немцу, выбраться из кабины он не успел. Жестоко? Так война идет на уничтожение, тем более наблюдатель в это время отвернулся.

Сбитых мы и обмывали привезенным мною коньяком. Праздновали в большой общей комнате, где спали две эскадрильи. Кровати вынесли в коридор, а на свободное место притащили столы из класса, получилось тесновато, но нам хватило. Были бы мы одни, только летный состав, но собрался ВЕСЬ полк. Я имею в виду механиков и остальных. В общем, «черных душ». Так что гуляли хорошо. Начали с коньяка, а закончили спиртом. Я так думаю, не медицинским.

— Не беспокойтесь, товарищ капитан, мы его тщательно отфильтровали, — объяснил мой механик, заметив, что принюхиваюсь к полупустому стакану. Сам я не пил, после ранений пока нельзя было, но как начальник следил за присутствующими. Небольшой группкой сидели командиры, что-то с жаром обсуждая. Среди них находился старший инженер полка, записывающий за подполковником Стрижом. Видимо, командир описывал первый бой. И хотя практически участвовала только одна эскадрилья — остальные находились в прикрытии, — все равно это было началом начал.

Именно в этот момент, когда люди дошли до кондиции, когда хотелось просто посидеть поболтать, и зазвучала моя песня.

Я сам заметил ее не сразу: вдруг наступила тишина, все смотрели на меня и слушали мой же голос из репродуктора. Впечатления незабываемые. После того как она закончилась, зал какое-то время был тих, но потом как будто произошел взрыв. Хлопки по плечу, рукопожатия… Даже командир подошел, хотя и высказал мне до этого много чего нехорошего из-за того, что я первый свой вылет после ранения сделал без инструктора. Знал, что нужно было слетать на УТИ, но сердце просилось в небо, и я воспользовался ситуацией. Хорошо еще, что комиссар меня понял и разрешил, но огонь все-таки перенес на меня, сказав, что это мое решение.

В течение следующих трех дней я продолжал полеты, постепенно выполняя некоторые фигуры пилотажа. Летал, понятное дело, не один, со Степкой. Его задача — приноровиться к моему стилю полета, чтобы не потерять при резком вираже в бою. Хотя, думаю, в первом все равно потеряет, все теряют. Слишком морально тяжел для новичка первый бой. Как описывал корреспонденту один летчик-ветеран:

«— …и твердил себе: „Не потеряй, не потеряй!“ Так что в своем первом бою единственное, что я видел, это хвост своего ведущего, и смог оглядеться, только когда бой закончился. Плохо все помню, только хвост „Яка“ с красной звездой. Вот и весь мой первый бой. Вышел из боя, а машина не моего ведущего, успел где-то потерять и пристроиться к другому истребителю. Вы лучше про семнадцатый спросите, я там своего первого сбил…»

Поэтому я считаю, что Ленин был прав: учиться, учиться и еще раз учиться.

А на пятый день после того как я смог сделать петлю Нестерова и пару бочек, проверяя свое состояние и навыки управления, с земли пришел приказ на посадку. Глянув на датчик топлива, стер пот со лба рукавом, и ответил:

— Вас понял, иду на посадку.

Интересно было бы знать, почему мне отменили полеты, хотя топливо в баке было.

Глянув на сопровождавший меня сзади истребитель ведомого, приказал идти на посадку. Выбравшись из жаркой кабины на двадцатипятиградусный мороз, отчего мокрую куртку сразу прихватило, накинул поданную механиком шинель, попросил подошедшего Степана занять мне душевую комнату и направился к административному зданию Центра. Вызвали меня не в полк, а непосредственно в Центр, и хотелось бы знать, почему.

Выяснилось все, когда я вошел в кабинет Иволгина. Сам он сидел на диванчике рядом с представительным мужчиной за пятьдесят. Одет тот был в полувоенный френч, которые так любили носить все государственные чиновники, и черные наглаженные брюки со стрелочками.

— Товарищ генерал-майор, по вашему приказу капитан Суворов явился.

— Садитесь, капитан, — официально обратился ко мне Иволгин. Судя по тону генерала, гость был человек непростой, иначе бы он обратился ко мне по имени. Значит, будет беседовать официально.

Присев, как мне велели, я вопросительно посмотрел на генерала.

— Познакомьтесь, капитан. Якимов Эдуард Моисеевич, представитель ЦК.

«Хорошо объяснил. „Представитель ЦК“! И что мне это говорит? Очередная проблема?» — сердито подумал я.

— Капитан Суворов. Вячеслав Александрович, — представился я после кивка «представителя».

— Товарищ генерал, можно поговорить с товарищем Суворовым наедине?

— Да, конечно, — легко кивнул Иволгин и, встав, вышел из кабинета, оставляя нас одних.

Однако все оказалось проще, чем я думал. Якимов был из Радиокомитета, а направил его действительно большая шишка, которому понравилось, какое впечатление произвели на население «мои» песни.

— То есть вы хотите, чтобы я продолжил петь?