откинул крышу вагончика. Вид жирафов, спокойно стоящих в своих загончиках, должен был бы меня успокоить. Но когда они устремились ко мне, как тогда, в горах, я снова перенесся в те страшные минуты…

Я на серпантине… Рыжик врезается в нас, жирафов швыряет в сторону обрыва… Я вишу на стенке вагончика и прошу-умоляю-заклинаю этих великанов, чтобы они меня услышали… чтобы доверились мне…

Чтобы подошли…

Отдалились от бездны…

И хотя я крепко держался за стенку припаркованного вагончика и никакая опасность мне не угрожала, ноги у меня дрожали, — как ни крути, когда ты чудом избегаешь смертельного падения с горы, осознание произошедшего потрясает до глубины души. Я заставил себя дышать глубже и вскоре смог разжать хватку. Но вместо того, чтобы слезть на землю, я взобрался наверх. Мне нужны были воздух, небо, компания, пускай я и не мог в этом признаться. Я уселся на перекладине — совсем как накануне, вместе с Рыжиком. Только в этот раз жирафы не бодали меня, требуя лука, а подошли ко мне почти вплотную, как подходили друг к дружке в ту первую ночь на карантинной станции. Они окружили меня, и рядом с такими гигантами впору было бы перепугаться, ощутить себя крошечным, но нет: их внушительное присутствие подарило и мне чувство уверенности, спокойствия, желанной безопасности — трудно было описать это ощущение, но еще труднее оказалось ему противостоять.

И я не стал. Меня переполнила такая нежность к этим созданиям, что я не смог ее сдерживать.

«Это же просто животные, — проворчал папин голос у меня в голове, — а ты уже не дите малое».

«Но они же подошли ко мне тогда, в горах! — подумал я. Эта мысль не давала покоя. — Они же подошли! И мы выжили!»

Ночка выдалась лунная, и луна сияла так ярко, что было светло как днем! Жирафы потянулись к веточкам, а я стал наблюдать и слушать, как они сперва пережевывают листочки, все медленнее и медленнее, а потом переключаются на жвачку. Я разлегся на перекладине, разделявшей их загончики. Окружающее убаюкивало меня: и безмятежные великаны, и притихший лес, и свет огромной желтой луны, видневшейся сквозь ветки. Я так долго любовался этой самой луной и до того проникся окружающим умиротворением, что, к своему стыду и удивлению, задремал.

Следующее, что я помню, — как подскочил во тьме от громкого треска: жирафы лягались так сильно, что могли бы проломить вагончик. Почуяв какую-то угрозу, они решили, что надо себя защитить.

Собравшись с духом, я выглянул наружу. Внизу бродил медведь. Он обнюхал колеса вагончика, а потом встал на задние лапы, а передними наотмашь ударил по стенке пульмана.

Жирафы точно обезумели. Красавица так за-брыкалась, что я испугался, как бы она не пробила дыру в деревянной обшивке, но медведь даже не вздрогнул. Я всмотрелся в темноту, выискивая, чем бы его отогнать; подумал и о том, что надо бы спрыгнуть вниз — вдруг это его напугает. Но, учитывая, что это была первая в моей жизни встреча с медведем, я все никак не мог решиться. И когда я уже собрался завопить во все горло, чтобы нагнать на пушистого дьявола ужаса, пока жирафы ничего не переломали, я увидел вспышку — и глаза заволокло белой пеленой.

На пару мгновений я ослеп — да и медведь, видать, тоже. Услышав, какой уносится прочь, врезаясь в мусорные баки, я покрепче схватился за стенку вагончика, чтобы не упасть. А когда зрение восстановилось, в лунном свете я увидел Рыжика: она открутила лампочку от фотоаппарата — та тихонечко скрипнула, — а потом несколько раз подбросила ее на ладони, чтобы та остыла. Можно было подумать, что девушка пришла прямиком с чаепития.

Все еще часто моргая, я спрыгнул на землю, чтобы проверить, сильно ли пострадал вагончик. И верно: вдоль стенки пробежала длинная трещина. То-то Старик обрадуется. Я снова взобрался на перекладину, чтобы только не пересекаться с Рыжиком.

— Она пыталась пнуть медведя прямо сквозь стенку! — шумно прошептала девушка. — Они вообще целы?

Я промолчал, а жирафы вновь подошли ко мне.

— Мне очень жаль, что я влетела в вас на серпантине, — прошептала Рыжик чуть громче.

Тут-то меня и прорвало: я излил на нее всю свою ярость и страхи, накопившиеся за весь день.

— Из-за тебя мы чуть не разбились! — прошипел я. — С управлением я бы справился, если б не ты!

— Не кричи на меня! — прошептала она.

— А я и не кричу! — шепнул я в ответ.

Еще как кричишь! — возразила она тоже шепотом.

Мы с ней одновременно покосились на домик Старика.

Она вздохнула.

— Наверное, ты прав: я заслуживаю, чтобы на меня кричали, — сказала она еще тише прежнего. — Мне очень, очень жаль, Вуди. Честное слово. Ты и жирафы… Вы были восхитительны. Можно мне тоже забраться?

Не дожидаясь ответа, она положила камеру и вскарабкалась на перекладину, сев ко мне лицом — в точности как накануне, только на этот раз я отодвинулся как можно дальше. Жирафы подошли к нам — так близко, что коснулись наших ног. Даже сквозь ткань брюк я почувствовал их тепло, его же наверняка чувствовала и Рыжик, и от мысли об этом ярость моя начала улетучиваться.

— Я задремал, — признался я неожиданно даже для самого себя. — Хотя обычно не сплю.

Рыжик нахмурилась.

— Что? Как же ты без сна?

Я не горел желанием рассказывать ей о своих кошмарах. И потому просто пожал плечами.

— А я вот люблю поспать! — призналась она. — Лучше, чем сон, только бодрствование! Если оно приятное!

Мы немного посидели в тишине, а потом Дикарь отступил назад на полшага, высматривая веточку, которую еще не успел объесть. Рыжик заерзала, и я решил, что она собралась спрыгнуть на землю.

Но вместо этого она опустила ноги в вагончик и соскочила вниз, прямо к Дикарю, с глухим стуком ударившись ногами об пол. Впрочем, мне показалось, что это меня ударили по голове — до того я был потрясен случившимся. Рыжик приземлилась на мягкий моховый настил и утонула в нем по колено. Копыта Дикаря оказались совсем рядом с ней, а до больной ноги Красавицы оставалось всего несколько дюймов. В голове моей — шумно, точно хлопушки, — загремели наставления Старика: «Они ведь даже не понимают, какие огромные… Могут тебя полюбить, как маму родную, а потом руку или ногу тебе сломать…»

— Погляди-ка, какая тут обивка на стенах, — прошептала Рыжик. — Да тут уютнее, чем у меня дома!

— Ты что творишь? — прошипел я.

— Мне хотелось узнать, каково им тут, — для моего эссе! Он