Я промокла до самых внутренностей, ободрала ладони, коленки, подвернула ногу, а вниз продвинулась совсем чуть-чуть. И вот, когда наступило отчаянье, мой спуск пересекла тропинка. За ней кустарник выглядел совсем непролазным, и я пошла по ней – она не может закончиться тупиком, протоптанная людьми, она должна куда-то вести.

Сразу стало неважно, сколько времени займет моя прогулка – она все равно закончится, и, если опять придет туман или настанет ночь, по ней я всегда смогу идти вперед, и она не приведет меня в пропасть, нет же тропинок, протоптанных самоубийцами. Надеюсь, что нет. Так проще – здесь не было ветра, а дождь я уже не замечала, как не замечала ни воды в ботинках, ни прилипшей к телу одежды.

В воздух добавили сумеречную синьку, а впереди вырастали всё новые повороты, как скучные театральные кулисы. Мысли, покрутившись хороводом, улетели прочь. Я больше не думала ни о чем, я шла, механически выставляя вперед ноги. От голода кружилась голова, и мертвый мобильник глупо оттягивал карман.

Наконец, за очередным поворотом появились несколько белых домов, рассыпанных вокруг островерхой церкви. Дорога вильнула к изгороди, заросшей подбелом и крапивой. Поравнявшись с первым домом, я услышала крик. Кричал не человек. Звук был необычный – как если бы к крику чайки добавили автомобильный клаксон. Я в жизни не слышала ничего подобного. Кричало животное, но какое? Свернула за дом, на этот вопль.

У сваленных в кучу камней лежала овца, мотала головой и таращилась желтым глазом. Из разорванного живота на щебень вывалились кишки. Похоже, ее сбила машина на шоссе, и кто-то оттащил ее сюда. Овца продолжала орать, и кишки ее дергались, но сами по себе, безо всякого участия несчастной. Меня вырвало.

– Помогите! – Собственный крик вышел натужным и сиплым. – Люди!

И тут до меня дошло. Овца рожала. Из нее торчали две ноги с копытцами, а никакие не кишки. Вздрагивая всем телом, она тянула набок шею и орала, видимо что-то у нее пошло не так. Нужно было что-то делать. Я слишком устала, хотела было подняться, но не смогла и повалилась назад. Но тут меня подхватили чьи-то руки, подняли и отставили в сторону – переставили, как хрупкий предмет.

Неизвестный присел перед овцой, засучил рукава на крупных руках, тряхнул головой, откидывая волосы, отчего стал виден шрам на щеке, быстро вытянул скользкого ягненка за ноги и положил овце под живот. Та сразу же замолчала. Мужчина встал, подошел к бочке с водой и вымыл руки.

– Вам нужно переодеться. Вы вся мокрая. – Голос был низкий и хриплый.

– Я потерялась.

– Какой отель?

– Эшфордский замок.

– Ждите меня здесь.

Скоро он вернулся в сопровождении невысокой пары – лохматой женщины в пижамных штанах, заправленных в резиновые сапоги, и мужчины, который держал в руках садовые ножницы, бутылку с прозрачной жидкостью, и тщетно пытался застегнуть рубаху.

– Это Бер и Ита Ноланы.

Они одновременно кивнули. Бер никак не мог попасть в нужную петлю. Наконец застегнулся, наклонился к овце, обрезал и перевязал пуповину и полил на нее чем-то из бутылки.

– Ита отвезет вас.

Женщина покивала, хлопая глазами, и пошла к дороге.

– Спасибо.

Спасший овцу незнакомец мотнул головой, откидывая волосы, упавшие на лоб, и на щеках у него появились ямочки, в одну из которых заломился шрам. Так это тот человек с собаками-победительницами. Он оттряхнул мою спину от травы, похлопывая словно ребенка, я пробормотала что-то благодарное и поспешила за Итой. Мужчины остались возле овцы.

Всю дорогу до замка я вспоминала его хриплый голос и силу рук, как легко он отставил меня в сторону – бережно, как антикварную вазу. А я даже не спросила, как его зовут. И не хотелось думать, что я никогда его не увижу.

Следующим утром, уложив вещи, я опять стояла перед грустным администратором. Он протянул мне пакет – в нем были выстиранные свитер и брюки, – попросил подождать, пока распечатают в офисе счет. Стоял опустив голову, словно оплакивал кого-то. Так же он смотрел прошлой ночью, когда меня привезла сюда Ита. Выглядела я, должно быть, ужасно, с одежды на паркет натекло воды, а куртка, свитер и брюки были перепачканы землей.

– Хорошо еще, вы не простыли после вчерашнего похода. – Казалось, он вот-вот заплачет, а я начну его успокаивать.

Я кивнула и отвернулась к портрету Голдсмита, но картина была настолько слабой, что любоваться ею было неприлично, пришлось отойти к окну. С холма открывался вид на долину и горы-призраки. Через подлесок горела полоса залива, там из-за тучи вышло солнце и, полыхнув в воде, поползло золотым пятном по лугу. Легкий ветер гнал травяные волны.

Сзади кто-то откашлялся:

– Шеймус, Шеймус на работу идет.

– Что? – Я не сразу вспомнила это имя.

Рядом остановился официант.

– Шеймус, говорю, идет. Его ни с кем не перепутаешь, – повторил он и остался стоять, стуча пустым подносом по колену.

Через луг к замку шел человек. Так это тот самый Шеймус, о котором говорила Конгали?

– Шеймус, – повторил официант таким тоном, которым говорят о чем-то дорогом.

– Тот, который работает у вас швейцаром? Да?

– Шеймус работает кем захочет. Это же Шеймус.

Мужчина шел широким спокойным шагом – не медленно и не быстро. Высоченный, широкоплечий, он словно прогуливался по земле, которая принадлежала ему. Шел, подняв подбородок и опустив вдоль тела руки, прямые от плеча до самых кончиков пальцев. Уже совсем близко наклонился к чему-то на земле, разогнулся, потянулся к солнцу и зевнул. На щеке белел длинный шрам.

Вернулся грустный администратор, он тоже застыл, держа в руках распечатанный счет в конверте, и смотрел на Шеймуса. Да если бы здесь стояла огромная толпа, то все бы, вытянув шеи к окну, любовались тем, как Шеймус идет на работу.

Минут через пять администратор, очнувшись, протянул счет мне. Но я его не взяла, сказав то, чему удивилась сама.

– Я хочу остаться.

– Да? На сколько?

– Не знаю.

– Но ваш номер забронирован для других, и, если вы действительно надумали остаться, вам придется поселиться в другой.

– Хорошо.

– Тогда заполните еще раз анкету. – Он печально вернулся к столу и принес оттуда новый бланк. – А я пока посмотрю, что у нас свободно.

Я кивнула и осталась стоять у окна.

Пятно солнца побежало дальше, сверкнуло на поверхности залива, переползло на рыбацкий кораблик – тот снялся с якоря и пошел в море.