Он почему-то думал, среди женщин-ученых нет красавиц, а есть одни лишь закомплексованные, а потому помешанные на изучении различных наук дурнушки. Нижняя часть прозрачного защитного шлема запотела. За белесой испариной смутно угадывалась темная полоска гарнитуры связи с каплевидным утолщением возле алого пятнышка наверняка очень нежных и чувственных губ.

Из потайных динамиков донесся приятный голос с легкой хрипотцой:

– Почти. Мы частично извлекли тело из кокона. Просверлили отверстия в затылочной, теменной и височной частях головы и вставили в них электроды. Осталось зафиксировать датчики в области лба и подключить провода к разъемам.

– Жду доклада о полной готовности. – Профессор повернулся к соседу: – Я понимаю, это не мое дело, но могу я знать, для чего мы копируем сознание того несчастного? Он слишком слаб. Боюсь, это плохо скажется на процессе. Неполная или поврежденная копия в дальнейшем может привести к непредвиденным результатам.

Богомолов посмотрел в глаза Карташова. Тот работал со дня создания исследовательского центра на Новой Земле, но в должность руководителя вступил три недели назад и за столь короткий срок успел зарекомендовать себя с лучшей стороны. Он обладал не только энциклопедическими знаниями, но и потрясающей способностью организовать подчиненных на сверхурочный бескорыстный труд.

Благодаря его усилиям команда спешно набранных со всего мира ученых и младшего технического персонала вкалывала по две смены подряд, поистине стахановскими темпами восстанавливая поврежденное после недавних трагических событий оборудование. При этом никто из них не роптал, не претендовал на дополнительное вознаграждение и не выказывал признаков скорого бунта. Судя по всему, они работали, как раньше любили говорить, за идею, и это радовало.

Как и любой крупный бизнесмен, Игорь Михайлович знал цену деньгам и уважал тех, кто мог малыми средствами достигать больших целей. Ему не хотелось строить между собой и таким уникальным специалистом стену недоверия, но и правду сказать он не мог. Тогда он решил обильно сдобрить ложью крохотную частичку истины:

– Вы правы, это не ваше дело, но вам я скажу, потому что от вас у меня секретов нет. Этот несчастный – мой зять, и, как видите, он больше никогда не сможет обнять и поцеловать мою дочь. Она очень любит его, души в нем не чает, и я не хочу видеть ее убитую горем. Так что, профессор, постарайтесь сделать все возможное для успешного переноса сознания моего зятя на этот ваш «каштан».

– Попробую, но ничего не обещаю. К тому же технология создания биомехов до сих пор не доведена до совершенства. Вполне возможно, именно в этом и кроется проблема органичного симбиоза искусственного тела с чужим сознанием. Вероятность отторжения «каштана» до сих пор велика и превышает пятьдесят семь процентов. Вы не боитесь оставлять неустойчиво функционирующее изделие один на один со своей дочерью?

– А кто сказал, что я хочу отправить ей первый экземпляр? Я создал группу для испытания образцов. Двое лично отобранных мной специалистов будут проводить исследования до тех пор, пока результат меня не удовлетворит. Дайте мне, что я хочу от вас получить, остальное моя забота.

Альберт Аркадьевич хотел поинтересоваться, что за ученые входят в эту группу, но тут прозвучал голос красавицы из стеклянного куба:

– Мы готовы. Можно начинать.

Профессор немедленно переключился на более важное дело. Он снова наклонился к микрофону и велел женщине и еще двоим ассистентам покинуть изолированное помещение.

– Если что-то пойдет не так, для принятия экстренных мер хватит и одного человека, – пояснил Карташов, хотя об этом его никто не просил. Наверное, он решил, что Богомолова интересует все связанное с переносом сознания на внешний носитель, раз тот изъявил желание лично поучаствовать в процессе.

Ассистенты отсоединили от костюмов спиральные трубки, повесили их на специальные кронштейны под мигающим теперь одной лампочкой белым ящиком и вышли из стеклянной комнаты в переходной шлюз. Как только дверь за ними закрылась, раздались похожие на шипение рассерженных змей звуки и со всех сторон ударили тугие белые струи. На какое-то время люди полностью скрылись в клубах обеззараживающего газа. Потом загудели мощные вентиляторы, и туман за несколько секунд втянулся в размещенные под потолком раструбы.

Щелкнул электронный замок. Дверь автоматически открылась. Ассистенты один за другим покинули шлюз, неся в руках гладкие, зализанные с краев кейсы для транспортировки донорских органов. Игорь Михайлович подумал, они останутся и будут помогать профессору, но младшие научные сотрудники направились к выходу из лаборатории.

Тем временем Карташов нажал на несколько кнопок. На стене рядом с раздвижной дверью, через которую только что проследовал в раздевалку последний из троицы в защитных костюмах, включился большой – три метра в диагонали – телевизор и послышался спокойный размеренный писк. Он сопровождал данные о физическом состоянии Моргенштейна: давление, температура, насыщение крови кислородом, частота сердечных сокращений – все ниже нормы, но в пределах допустимых значений.

Показатели отображались в правой половине экрана, под ними белела разделенная вертикальными темными полосками на десять частей горизонтальная шкала от нуля до сотни. С левой стороны транслировалось изображение с установленной внутри изолированного помещения камеры. Крупным планом наполовину извлеченное из кокона тело и голова – обтянутый сухой желтовато-серой кожей череп с глубоко впалыми глазами, открытым ртом и торчащими из мозгового отдела толстыми металлическими штырями. К ним из свисающей с потолка на полметра вниз хромированной трубы тянулись разноцветные провода.

Профессор посмотрел на экран, удовлетворенно кивнул и вытянул руку в сторону копира. Помощник понял его без слов. Отошел от шкафа, куда не так давно убрал диагностическое оборудование, и встал возле аппарата. Карташов посторонился, давая гостю занять место возле «кафедры», и показал на квадратную кнопку под откидным пластиковым колпаком:

– Прошу.

Игорь Михайлович поднял прозрачную защиту, положил палец на кнопку и запустил процесс копирования.

Похожее на футуристического снеговика устройство загудело, как холодильный компрессор. Жидкости внутри стеклянных сосудов забурлили от бегущих со дна волнистыми цепочками пузырьков воздуха, постепенно меняя цвет с одного на другой, как будто в них добавили реактивы и началась химическая реакция.

Синяя полоска медленно поползла вправо по шкале. Меняющиеся под ней цифры показывали процент записанной на «каштан» информации.

Поначалу копирование сознания шло нормально. Показатели Моргенштейна оставались стабильными, но после того как цифровое обозначение процесса перевалило за девяносто процентов, они внезапно изменились. Лаборатория наполнилась частым прерывистым писком звукового индикатора: пульс стремительно вырос, давление, как и температура тела, резко поднялись, но пока не дотягивали до предельных значений.

Ефим распахнул глаза. Закрыл рот. Снова открыл, только на этот раз нижняя челюсть сильно сдвинулась в сторону, как будто вышла из суставов. Из динамиков донесся протяжный, похожий на пение кита стон, и Моргенштейна затрясло, как при эпилептическом припадке.

Кокон прочно удерживали пристегнутые к столу широкие нейлоновые ремни с металлическими самофиксирующимися застежками, а вот