— Ну что вы, как можно? — столь же неожиданно подобрел Брут, так что Лутфи перестал узнавать своего хозяина, и от разительной перемены в этих двоих у него мурашки пошли по коже. — А знаете, мне приходилось бывать в Германии в гостях у знакомого полковника. Вы в армии, случайно, не служили?

— Нет-нет, увы, слабое здоровье. — Гувернер похлопал себя по не такой уж и слабой груди. — Сэр Бенедикт, я думаю, теперь мы оба знаем правду. Спасибо, что не выдали моего воспитанника. Он хороший мальчик и очень переживает, что из-за него может пострадать животное. Кстати, оно и вправду иногда заглатывает что-нибудь блестящее. Вам ничего не удалось извлечь?

— Удалось, а как же, — легко согласился криптозоолог. — Эти безделушки остались в моем кабинете — завтра передам их генералу вместе с фуцанлуном.

— Вот и хорошо. Не хотелось бы, чтобы потом в пропаже обвиняли прислугу.

Немец раскланялся так же поспешно, как и появился.

— Неаккуратно работает наш друг, ох неаккуратно, — сказал себе под нос сэр Бенедикт, и на его губах заиграла очень неприятная улыбка.

Улыбка эта не сходила с лица криптозоолога целый день: он вытаскивал больной зуб из пасти бедного облезлого грифона и улыбался, собирал на анализ экскременты мантикоры и снова улыбался. Улыбался даже (хоть этого Лутфи уже не имел возможности видеть), в очередной раз затаскивая своего бесчувственного слугу в коляску. К вечеру, когда молодой человек принес хозяину заново выкованные детали (заказанные накануне), улыбка настолько вышла из-под контроля, что даже Анфиса Ксаверьевна почла за благо пораньше удалиться в свою спальню.

— Просто прекрасно! А у меня для вас, Кусаев, еще одно задание. Поскольку сегодня днем вы уже имели удовольствие выспаться, то покараульте-ка ночью в гостиной, чтобы никто не спускался из комнат и не заходил в мой кабинет.

Лутфи помялся (спать ночью хотелось, несмотря на дневной припадок) и все же осмелился внести рациональное предложение:

— А почему вы не можете попросить Анфису Ксаверьевну и Глафиру просто не входить к вам в кабинет, барин?

— По своей молодости вы забываете, кто они такие.

Лутфи открыл рот.

— Женщины, Кусаев, женщины! Сразу видно, что с иностранным фольклором вы знакомы весьма поверхностно. Знаете сказку о Синей Бороде? Запретить женщине заходить в какую-то комнату — все равно что втолкнуть ее туда силком. Так что возьмите томик сказок из моей библиотеки и бдите на кушетке.

После того как доктор скрылся за дверью своей комнаты, молодой человек некоторое время попереминался с ноги на ногу, потом все же зашел в хозяйский кабинет, взял крайнюю книгу из шкафа, закрыл за собой дверь и примостился на кушетке. Книга, конечно же, не была томиком сказок, а носила мудреное название «Бестиарий любви». Вместо того чтобы следовать разрозненным указаниям сэра Бенедикта, Кусаев решил повышать свое образование систематизированно, принимаясь за книги по порядку, начиная с левого края нижнего ряда полок.

Первый же абзац подарил ему полчаса крайне запутанной мыслительной деятельности. Второй — и вовсе вогнал в тоску. И только пристальный взгляд Афродиты, будто специально повешенной так, чтобы ее отражение находило гостей даже на стекле серванта в гостиной, не давал молодому человеку комфортно растянуться на кушетке и предаться преступному сну. Через час, когда скучающий читатель превратился в увлеченного листателя (картинки дев, обнимавших различных чудовищ, были не в пример тексту хороши), что-то больно впилось в лодыжку спущенной с кушетки Лутовой ноги.

Кыш!

— Ах ты ж, настырный воротник! Жаль, на шапку-то тебя не хватит!

После их первой встречи кролень, воодушевленный своей легкой и безоговорочной победой, считал Лута существом слабым и недостойным снисхождения. Рогатое чудовище выслеживало нового слугу по всему дому, а выследив, затаивалось на несколько секунд, чтобы потом, опустив к полу рога, с воинственным шипением «кш-ш-ш-ш-ш» броситься в атаку на интервента. Кусаев отбивался как мог, в результате чего постоянно получал нагоняи от кроленелюбивой Глафиры. Глаша — это вам не рогатый комок шерсти, которому можно наподдать туфлей по толстой хвостатой попе, Глаша — это боевой дух, периодически утяжеленный веником или скалкой.

Молодой человек не постеснялся воспользоваться преимуществами глухого времени суток и с удовольствием дал кроленю пинка. Рогатый перекувырнулся несколько раз через голову, но почему-то не воспринял эту акробатику как личную обиду — видно, все же в последний момент Лут пожалел его заячью душу и поумерил силу. Вместо того чтобы снова устремиться на врага, кролень заинтересовался полуприкрытой дверью в кабинет криптозоолога.

— Куда! — вскинулся Кусаев, но было уже поздно: толстый меховой зад поюлил и скрылся в совершенно не соответствующей его размерам щели.

Здорово, ничего не скажешь. До этого Луту не хотелось даже задумываться над тем, какие планы вынашивал его полоумный хозяин, оставляя собственного слугу ночью сторожить кабинет. Что сторожить? От кого сторожить? Непонятно.

— Кусаев, на лестнице эволюционного развития вы стоите еще ниже хомячка-троглодита, которого я только что осматривал. Вы не в состоянии просчитать простейшую цепь событий! Хомячок хотя бы догадывался, что я полезу щипцами ему в пасть, если он сейчас же не выплюнет ошейник соседской таксы. Вы же, Кусаев… Нет, я даже не стану унижать ни вас, ни себя объяснениями, — вот и весь ответ.

И пойми после этого — помешает ли той высокоумной «цепи событий» не в меру храбрый кролень?

Лутфи вскочил с кушетки и просунул голову в кабинет хозяина: страшно и темно, словно во чреве у рыбы-кита. Чудо-юдо таращилось на молодого человека стеклянными глазами чучел на стенах и безжалостно скрипело настенными часами. Если потом окажется, что это очередная попытка вынудить Лута оставить свежеприобретенное место службы, то сэр Бенедикт явно выдыхается в своей изобретательности.

Подозрительный шорох на подоконнике прервал обличительные мысли юноши. Он пригляделся, ожидая увидеть силуэт неуемного кроленя, но вместо него в оконном проеме при свете луны обрисовывалась темная человеческая тень.

«Ах ты ж, вражина ползучая, — удовлетворенно подумал Лут, вытягиваясь вдоль стены и нащупывая правой рукой висевшую над ним биту. — Плесень пронырливая».

Из вышеприведенного мысленного монолога, конечно же, следовало, что домушников Кусаев не только не уважал, но и всячески стремился извести. Наш защитник справедливости и хозяйской собственности плавной тенью скользнул вдоль книжного шкафа и встал за портьерой рядом с окном в ожидании подходящей возможности оставить свой след на физиономии вора.

Домушник попался ловкий: споро расправившись с задвижкой, открыл створку окна, ни разу даже не царапнув инструментом по раме или стеклу. Конечно, знай несчастный, какой прием ожидает его внутри, не рискнул бы так торопиться. Стоило только вражеской ноге поставить свой штиблет на паркетный пол кабинета, Лутфи замахнулся и приготовился впечатать лиходея обратно в оконный проем.