– Пирит! – напомнил Лебедев.

– Вы совершенно правы, – сказал Ванзаров. – Пирит тут играет ключевую роль. Скорее всего, Федоров решил на всякий случай показать не настоящий процесс, а фальшивку, ярмарочный фокус. Только в вашем присутствии фокус стал невозможным: вы бы сразу все поняли.

Аполлон Григорьевич согласился: глаз криминалиста на пирите не проведешь.

– Жаль мне старого дурака, – сказал он с тяжким вздохом. – И сердиться на него нет сил.

– Вам жаль, а для его гостей такой финал стал катастрофой. Кто-то из них наверняка рассчитывал узнать тайну столетий. Ради такого отнять жизнь у безумного старика, вырвав у него секрет хоть каленым железом, – пара пустяков. Так сказать: Auri sacra fames[6]. Убедились, что Федорову угрожает невыдуманная опасность?.. Аполлон Григорьевич, о чем так задумались? Поделитесь…

Лебедев действительно погрузился в раздумья.

– Не могу понять… – наконец сказал он. – Федоров прекрасно знает, что золото восстанавливают из закиси или окиси золота. Цена такому открытию меньше фокуса с пиритом. Но если он не занимался такой ерундой, в чем я совершенно уверен, выходит, что ему удалось… Нет, не могу в это поверить.

– Это обычное логическое противоречие: очевидное столь невероятно, что в него невозможно поверить.

– Да уж, а опыт, сын ошибок трудных… Что же нам делать?

– Провернуть то, что сыскной полиции редко когда удается… – Ванзаров подошел к двери и резко распахнул. Пристав, пойманный на месте, сделал вид, что не подслушивал в замочную скважину, а нагнулся, чтобы смахнуть пылинку с начищенного сапога. Он осведомился, не может ли быть чем-то полезен, и немедленно удалился. – Не будете возражать, если вам не достанется лишний труп?

Такую потерю Лебедев готов был пережить.

– Значит, будем бдить в Царском Селе, – сказал он. – Пойду наполню фляжку… Опять убегаете?

– Время не ждет, – сказал Ванзаров. – Не хочется доставить вам работу. Пока же просьба телефонировать в Петербург, пусть Гривцов проверит: не сдавал ли кто-нибудь большое количество золота, срок обозначьте началом апреля. Или – в крайнем случае – началом марта.

Лебедев заявил, что на него можно положиться с закрытыми глазами.

Но Ванзаров предпочитал держать глаза открытыми. Всегда.

Пристав успел вернуться в приемное отделение и старательно перебирал бумажки, какие смог найти у себя на столе. Надо было показать, что они тут, понимаешь, в поте лица, не то, что в столицах… Ванзарову он сухо кивнул и углубился в чтение. Скабичевский сделал незаметный знак. Понять его было просто.

Зайдя за угол, где окон участка уже не видно, Ванзаров стал ждать. Скабичевский несколько задержался, чтобы никто не подумал, что он побежал за чиновником сыска. Да еще и оглянулся, словно за ним могли шпионить.

– Неужели у вас новости, Николай Семенович? – спросил Ванзаров.

– Не знаю, насколько это новость… – Скабичевский опять оглянулся, словно был настоящим предателем. – Но сообщить считаю нужным… В участок позвонил рассерженный редактор нашей газеты «Царскосельский вестник» и потребовал принять меры в отношении господина Федорова. Оказывается, тот заявился в редакцию подать объявление, устроил скандал и отказаться платить. К счастью, его увели без последствий.

– И о чем же он желал сообщить?

– Вот это-то самое странное: завтра вечером он намеревается принести публичное покаяние перед Гостиным двором и раскрыть все тайны. Так и желал пропечатать.

– Вот как? – только и сказал Ванзаров.

– Именно так. Господин Любимов, редактор, требовал посадить его под замок.

– Отличная мысль. В самом деле, может, засунете его в «сибирку»?

Скабичевский выразил искреннее непонимание.

– Да за что же сажать? Ну, поскандалил… Зачем же старика под замок прятать?

– Для его же блага. Так было бы значительно лучше, поверьте мне.

На этот счет помощник пристава был другого мнения. У них в городе вообще редко кого сажают за решетку. А по такому пустячному поводу уж тем более. Редактору, конечно, обещали принять меры, это его устроило, впрочем, он грозился напечатать разгромную статью, обличающую лиц, позорящих Царское Село. И слегка пройтись по слишком уж беспечной полиции. Если позволит цензура.

– Может, хоть пост городовых у дома Федорова?

Предложив заведомо невозможное, Ванзаров знал ответ. Конечно, Скабичевский признался, что таких возможностей у них нет, хотя и очень сожалел, что не может выполнить просьбу. Он хотел быть еще чем-нибудь полезным, но Ванзаров просил только сообщать ему про любую странность, какая только произойдет в городе. Могло случиться все, что угодно.

– Да вот еще… – вспомнил Скабичевский. – В участок заходил ювелир Гольдберг, доложил, что ему принесли золотой слиток. Не самородок. Золото отменное. Видимо, значительного веса.

– Уведомил полицию на всякий случай?

– Именно так… Странно, когда бедная учительница женской гимназии приносит такое богатство.

– Ее фамилия случайно не Нольде?

Скабичевский удивился:

– Откуда вы знаете?

– Случайно угадал, – ответил Ванзаров и торопливо попрощался.

Прозвенел звонок. Очередной день, посвященный вдалбливанию в головы лентяев бесценных знаний, подошел к концу. Последний урок был окончен. Учитель Таккеля отпустил класс. Под грохот парт ученики рвались на свободу.

– Гумилев, не смейте носиться по коридору аки жираф по саванне! – крикнул он шустрому гимназисту вдогонку. Призыв сгинул ветром. Шум и гам покатились по школьному коридору, улетая и затихая, пока не настала тишина.

Он подошел к доске, на которой столбиком были прописаны спряжения глаголов, и взял тряпку. Сухой мел вспорхнул облачком. Поводив по черной поверхности доски, он размазал слова. Стряхнув руки, он сел за учительский стул, позволив себе закинуть ногу на ногу, и уставился в стену, на которой рядком висели классики литературы. Классики молча глядели на него. Гоголь улыбался, Пушкин о чем-то мечтал, Жуковский смотрел в будущее. Им было неплохо в портретных рамках. Потому что жизненные неурядицы остались далеко позади. У них была вся вечность. А Таккеля еще предстояли несчитаные годы мучений. На которые он обрек себя сам. Сегодня тому было еще одно тревожное подтверждение. Он стал раздумывать, как бы убить время, чтобы вернуться домой как можно позже. А лучше не возвращаться вовсе. Из развлечений самым простым был трактир. Но и там делать особо нечего. Есть не хотелось, а напиться для учителя гимназии было непозволительным счастьем.

В пустом коридоре раздалось эхо шагов. Кто-то шел уверенной твердой походкой. Шаги приближались к классу. Таккеля невольно повернул голову. Господин в отличном костюме поначалу проскочил мимо, вернулся и заглянул в проем распахнутой двери.