С другой стороны, сицилианское духовенство, не только как герой религиозных представлений, пользуется уважением народа. По многим очень положительным данным известно, что оно с давних пор возбуждает сильное негодование в своих ватиканских патронах; и если святой отец[131]ни разу не отлучал их от римской церкви, то единственно потому, что он считает отступничество их столько же временным, сколько заблуждение лютеран и нас грешных, в скором обращении которых к непогрешимой католической церкви он нисколько не сомневается, и в непомерной благости своей держит на этот случай готовых епископов для Москвы, для Лондона и для Мекленбурга-Стрелицкого[132]. Может быть и чересчур нелепая привязанность сицилианских прихожан к своим духовным пастырям несколько обуздывает верховного главу церкви в проявлении его справедливого негодования в отношении к этим последним.

В настоящее время во всей Италии сицилианское духовенство составляет характеристическую особенность. В прежние времена монастыри и церкви были центрами здесь всякого рода заговоров против иностранного владычества, а священники и монахи главными деятелями этих богоугодных предприятий.

Католические священники вообще находятся в затруднительном положении, а монахи еще в большем. Каждый из них, после торжественной клятвы служить верой и правдой родной стране, жертвовать всем ее интересам и выгодам существующего правительства, дает другую, совершенно подобную первой, в пользу римского двора, которого выгоды и интересы в большей части случаев совершенно несообразны с патриотическими наклонностями присягающего и его первой присягой.

Поставленные таким образом в необходимость служить двум господам, эти несчастные или плохо служат обоим, или же забывают одну из двух присяг, обыкновенно менее сообразную с их личными выгодами. Одна из особенностей сицилианцев – это совершенно искренняя и бескорыстная их любовь к родине. А потому духовенство этого острова, без особенных колебаний, выбрало ту из двух противозначащих одна другой клятв, исполнение которой было для него легче и приятнее. Выбор этот был не в пользу Ватикана.

Во время последних событий в Сицилии, 1860 г., многие из священников и монахов надели красную рубашку под свои священные одежды; госпитальные прислужники почти все были составлены из сицилианских, а впоследствии и калабрийских, духовных. Менее воинственные из них говорили с церковных кафедр в пользу того же народного дела. Я не скажу, чтобы исключительно любовь к родине и к единству Италии заставила их избрать такой образ действий: ненависть к неаполитанцам и сознание, что интересы Рима тесно связаны с интересами бурбонской династии играли при этом свою значительную роль.

Во всех остальных частях Италии духовенство выказало наоборот ревностную привязанность к падавшему порядку. Монастыри и церкви и теперь еще одно из главных орудий против нового правительства, притон реакционеров и разбойничьих шаек, готовых за очень умеренную плату стать против всякого порядка и правительства, так как их геройские подвиги восстановляют против них всякое правительство и порядок. Генерал делла Ровере был совершенно прав, говоря, что в Сицилии нет и тени реакционерного духа, но еще больше прав, когда перед очевидными доказательствами, приводимыми против него г-м Криспи, он признал неверность своих донесений о спокойном состоянии острова.

Это кажущееся по-видимому противоречие я надеюсь разъяснить удовлетворительно без особенно длинных разглагольствий, а что останется неясным затем, покорнейше прошу относить к тому исключительному положению Сицилии, о котором я говорил в начале и которое виной тому, что на материке Европы постоянно будет непонятным многое, что на этом волшебном острове существует, как самый обыкновенный факт.

Поспешим воздать полную хвалу туринскому кабинету за то, что, раз сознав необходимость централизации, он с рыцарским увлечением, извиняющим очень многие существенные промахи, стремится к раз избранной им цели, не обращая внимания на то, что с каждым днем теряет из-под ног твердую почву, и что оппозиция со дня на день приобретает все более и более силы; кроме того, министерство поступает в этом случае так открыто и прямо, как нельзя было бы и ожидать от искусных дипломатов, его составляющих; видно, что оно совсем поддалось влиянию своего прямодушного президента. И если б и можно в чем-нибудь упрекнуть кабинет, то уже никак не в недобросовестности, а скорее в излишней пылкости, не всегда позволяющей ему хладнокровно взвешивать находящиеся под рукой средства.

Г. Джорджини[133], очень ученый итальянский профессор, оставивший недавно свою кафедру в Сиенском университете для палаты депутатов, и выказавший несколько раз самую горячую привязанность к кабинету, и в особенности к его председателю, попробовал было по дружбе оказать услугу приятелям и популяризировать направление их административной деятельности. С этой целью он написал очень ученую брошюру, придравшись к декретам, уничтожавшим наместничества в Неаполе и в Сицилии[134]. Брошюра эта имела успех, но только не в Сицилии. Жители этого острова так не расположены к настоящему кабинету, что готовы даже подвергнуть сомнению ученость автора брошюры об октябрьских декретах и о централизации, и только потому, что он вздумал защищать политику, которая не приходится им по нраву.

Министерство, однако же, вовсе не предполагало таких недружеских к нему чувств в этих почтенных островитянах, которых считало самым министериальным народом в мире и неоднократно ставило их в пример их буйным соседям – неаполитанцам. Однажды выказав свои унитарные стремления, Сицилия упорно молчала, а министерство, смешивающее не только в официальном слоге этот остров с прилежащими частями материка под общим названием бывшего королевства Обеих Сицилий, принимало это молчание за знак согласия со всеми его распоряжениями. Я уже сказал, что г. Криспи своей речью в одном из заседаний, предшествовавших вотированию 11 декабря, вывел его из заблуждения.

Это было в то самое время, когда – что вы конечно знаете из газет – парламент был слишком занят очень важными вопросами о Риме и о Венеции, и одно уже то, что деликатный и терпеливый оратор решился оторвать его внимание от дел такой первостепенной важности, и обратить его на интересы чисто местные, могло бы служить доказательством того, что настоящее положение Сицилии, о котором он намеревался говорить, было серьезно и не допускало ни малейшего отлагательства.

Тон речи Криспи часто очень жесток, в особенности для министерских ушей; в нем слышится раздраженный голос народа, уставшего от тяжелой борьбы и от всякого рода пожертвований, доверившегося простодушно министерству, которое обещало ему моря и горы. Оратор не только прямо объявляет в самом начале своей речи, что министерство в настоящее время не пользуется даже самой слабой степенью доверия во всей Сицилии, но передает очень многие и вовсе не лестные для кабинета слухи, весьма распространенные на этом острове на его счет.