— Мам…

— Это мой Степан, Даня…

Я, вроде бы, объясняюсь с сыном, но все мои мысли сосредоточены на другом. Накрываю огромные руки поверх своих на щеках, и плевать, что они давят прямо на расползающийся синяк. Радуюсь, что Степан не видит, на кого я похожа. Не хочу его боли. Она во стократ страшнее моей собственной. Прикрываю глаза, вдыхаю влажный жар его кожи, только сейчас понимая, как он, должно быть, спешил. Сердце сладко сжимается. Каждый раз, когда он мне так нужен — Степан оказывается рядом. И я больше не ищу тому рациональных объяснений. Просто смотрю на него до рези в глазах. Тянусь вслед за его сухими руками. Вплавляюсь в его каменно-твердое тело. Мне так жаль, что столько лет я, как мотылек, летела на свет тусклой керосиновой лампы и не замечала огромное солнце, рожденное для меня… Глупая, я была невозможно глупая.

— Он обидел тебя, — не спрашивает — утверждает.

— Не успел. Данька не позволил.

Степан выпрямляется в полный рост и плавно протягивает руку вперед.

— Чуть левее, — подсказываю я, выжидающе глядя на сына. Пожалуйста, маленький, не подведи. Пожалуйста, Данька, пожалуйста! Данил хмурит брови, но руку Степану пожимает.

— Данил.

— Степан. Извини, что не успел раньше.

Мой сын коротко кивает. Как и мне в свое время, ему предстоит привыкнуть к тому, что Стёпа не видит.

— Мать есть кому защитить.

— Да, есть, — соглашается мой мужчина без тени улыбки. И я думаю, Данил прекрасно понимает, что в первую очередь Степан имеет в виду себя. — Тебе нужно переодеться?

— Зачем? — мои глаза широко распахиваются.

— Я забираю тебя к себе, — терпеливо объясняет он, как нечто, само собой разумеющееся, — так тебе надо переодеться, или мы уходим прямо сейчас?

Перевожу растерянный взгляд на Данила, который все сильнее хмурится.

— Матери ничего не угрожает. Мы здесь.

— Но ваш отец все еще имеет неограниченный доступ в эту квартиру. Собирайся, Таня, пожалуйста.

Мои глаза мечутся от сына к любимому мужчине, в то время как сердце замирает от сладкого ужаса. Ведь я знаю, какой сделаю выбор. И не боюсь, что Данил не поймет. Совершенно неожиданно ко мне приходит понимание, что ради Степана я готова абсолютно на все. Потому что он прав. Есть только мы. И только это имеет значение.

— Дай мне пять минут, — улыбаюсь, как будто выиграла в лотерею.

— Мама!

— Данил, я потом все объясню, не сейчас… Хорошо? Присмотри за Демидом сегодня, а завтра мы поменяем замки и что-то придумаем.

Степан принимает решение, что мне не стоит вести машину, поэтому к нему мы возвращаемся на такси. Сидя в салоне пропахшей дешевым стеклоомывателем Шкоды, молчим и держимся за руки. Чтобы не пугать людей своим видом, я надела огромные солнцезащитные очки, которые делают меня практически слепой в сгущающихся сумерках душного вечера. И в этот невесомый зыбкий момент между светом и тьмой, когда уходящий день вот-вот окрасят чернила ночи, ко мне приходит видение. Я вижу золотой лик божества. Я сама на время становлюсь им, обретая нечто, гораздо более ценное, чем я когда бы то ни было имела. Время останавливается, или растягивается до бесконечности. Мне так сладко, что хочется плакать.

Не знаю, почему, но по квартире Степана… по нашей с ним общей квартире я передвигаюсь с закрытыми глазами. Прохожу в спальню, сбрасываю с себя легкое платье, белье и укладываюсь в кровать. Настороженной кошкой замираю в ожидании его ласковых прикосновений. Степан бесшумно ложится рядом. Песок на его коже проходит по мне наждачной бумагой — он даже не успел принять душ, перед тем как помчаться за мною следом. Целую его горячие шершавые ладони. Люблю до боли в груди.

Глава 19

Мой контроль зиждется на тонкой, натянутой до предела нити. И только Таня, лежащая рядом, удерживает меня от безумия. Я глажу ее хрупкую спину, очерчиваю пальцами камушки позвонков. Время от времени касаюсь волос губами, а потом, не в силах сдержаться, жадно скольжу своими раскаленными шершавыми ладонями по ее младенчески-нежной коже, оставляя на ней ссадины и ожоги. Мне хочется выдернуть Таню из влажного кокона простыней и ото всех спрятать. Увести на край света, где никто и никогда не посмеет ее обидеть. Где нас никто уже не разлучит. Чтобы там, на краю мира, встречать с ней рассветы, наблюдая ее глазами, как, окрашивая небо розовым, рождается новый день. Еще один день нашей с ней вечности…

А пока Таня ворочается, царапает острыми сосками мою грудь, прижимается влажной открытой промежностью к моему бедру. Я тону в ее чувственности, уплываю в сонном мареве обжигающе знойного лета, рассыпаюсь на сотни песчинок и рождаюсь заново, орошённый дождем ее поцелуев.

— Я люблю тебя.

— Я люблю тебя.

Одновременно. Губы в губы. Таня вдыхает воздух со свистом, с ее уст срываются нежные тихие звуки, которые еще сильнее заводят меня. Она полностью открыта. Ведет языком влажную дорожку по моему животу, бесстыдно обхватывает рукой отяжелевшую мошонку и втягивает в рот член. Опускаю обе руки ей на голову, сжимаю крепко, задавая ритм, осязаю припухлость на ее щеке. Огненным цветком внутри распускается ярость.

— Что случилось? — сипит она, медленно отстраняясь.

— Он тебя бил, — утверждаю, не спрашиваю.

— Нет… Нет, Степа! Никогда раньше… только сегодня. Отвесил пощечину. Не знаю, что на него нашло. Но мне даже не больно, правда.

Плавно отодвигаю Таню от себя и, не находя места, вскакиваю с постели. Не то, чтобы я не почувствовал этого раньше, или не понял, что происходит. Но «увидеть» это пальцами… Это совсем другое. Отворачиваюсь к окну, обхватив гудящую голову руками. Слышу ее мягкие, кошачьи шаги. На пояс ложатся дрожащие ладони, чуть ниже лопатки — влажные поцелуи.

— Все хорошо, мой любимый, все хорошо.

Она меня утешает! До ломоты в затылке стискиваю челюсти.

— Что ты ему сказала? Почему он…

На секунду Таня замирает, а после ее руки сжимаются чуть сильнее.

— Ничего. Ничего не сказала… После того, как нельзя сказать «я люблю тебя», все остальные слова теряют всякий смысл.

Таня выбивает из меня все дерьмо своими словами. Я понимаю, о чем она говорит.

— Я так боялся не успеть, — шепчу едва слышно. Нет, я не пытаюсь тем самым усилить драматический эффект, мое горло действительно сжимается, стоит только представить, чем все могло бы закончиться. Меня накрывает волнами паники.

— Но ты успел. И Данька… Господи, он мне очень помог. Но даже если бы этого не произошло… Я бы не позволила случиться самому страшному. Я чувствовала невероятную силу. Как будто я действительно могла ему дать отпор. Понимаешь?

Медленно киваю и, обернувшись, изо всех сил впечатываю ее в себя. Я понимаю… Именно на такой случай я ее и подпитывал.