Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы вышли из церкви. Я уже не чувствовала своих ног, они настолько застыли, что не слушались меня, когда я спускалась по лестнице. Грегуар молча взглянул на меня. Он был бледен. «Прости меня, Грегуар, ты знаешь, я больше не могла молчать…» Я действительно больше не могла. Он произнес только: «Не плачь, не надо!» — и вытащил из кармана шинели маленькую измятую тряпочку, превратившуюся в комочек, на уголке я увидела черный контур звезды Давида на желтом фоне. Грегуар был очень бледен, и даже на улице лицо его не порозовело. «Держи!» — сказал он и быстро пошел от меня, слегка косолапя. Он шел, ссутулившись и пошатываясь, засунув руки в карманы и склонив голову к плечу. Я увидела, как его фигура мелькнула у первого поворота направо и исчезла. Улица вдруг показалась мне необычно пустой. Было еще очень рано. Вокруг — ни души.
VII
В парке Баден-Бадена цвели розы. Крупные красные розы. Сплошной поток красного бархата и пьянящего аромата, смешанного с запахом жимолости и жасмина.
Открыть для себя Баден-Баден вместе с тем, кого любишь… я мечтала об этом много лет…
Нам хотелось увидеть все, увидеть как можно больше. Мы бродили с тобой по улицам с утра до вечера, встречались с интересными людьми, самыми умными, самыми одаренными, мы черпали удовольствия, как говорится, полной чашей; носились без передышки, покинув одно кабаре, хватали такси и мчались в другое — только бы ничего не пропустить: l’action-painting[32] и поэзию Превера, «черный юмор» и свинг, экзистенциализм, Фолкнера и Вареза, джаз и американские фильмы… то, что ты постигал один до меня, и то, что мы узнали вместе с тобой, — какие-то новые, неожиданные впечатления от прочитанного, новые идеи по поводу оптического эффекта и значения ритма в джазе. Тебя увлекали искания Андре, и ты первый оценил его композиции: разбитые электролампочки в сочетании с нагромождением железа; автомобильные шины, гвозди и какие-то металлические предметы, соединенные в единое целое, — то, что стало модным лишь несколько лет спустя. Тебя интересовала теория накопления и блочное строительство. И даже магия. Твоя потребность в открытиях была безгранична, твою жажду впечатлений нельзя было утолить.
Идти не спеша, шаг за шагом, спокойно идти в ногу со временем — этого ты не умел никогда. Тебе необходимо было мчаться вперед, все быстрей и быстрей, точно ты надеялся обогнать время. Мне было нелегко приспособиться к этому темпу жизни. Как ты волновался при мысли, что можешь упустить что-то! Ты никогда не жил настоящим, ты всегда был устремлен в будущее. Вынужденная всюду следовать за тобой, перескакивать с предмета на предмет, переходить от одного человека к другому, я чувствовала, что меня качает из стороны в сторону, как в трясучем вагоне, я начинала ощущать какую-то опустошенность, все постепенно теряло для меня свою ценность, я утратила связь с окружающим, с трудом находила слова…
Ты и я, мы были вечно в пути все эти годы. Восхищаясь твоей мобильностью — в том смысле, в каком мы употребляем это слово в применении к машине, — я, тогда еще совсем молодая, вдруг поняла, что безмерно устала, словно слишком долго живший человек, и не смогу больше впитывать новые впечатления с такой же легкостью, как ты; я внезапно осознала, что пройду рядом с тобой по жизни, так и не ощутив ее вкуса, так и не увидев по-настоящему ничего. И меня охватила тоска, захотелось какой-то иной жизни…
После того как ты рассказывал мне о фильме, я уже больше не была уверена в том, что видела его… Может быть, продремала весь сеанс?.. Если ты говорил о книге, я начинала сомневаться: была ли это и в самом деле та самая книга, которую я заканчивала читать… И описываемые тобой картины и города — все становилось совсем иным в твоем восприятии, которое было трудно предугадать. Все казалось богаче и ярче, становилось неузнаваемым, словно деформировалось, менялось на глазах. Меня, безусловно, обогащало общение с тобой, но вместе с тем я испытывала какое-то беспокойство. Я уже не понимала, где же мое собственное лицо.
Однажды нам привалили деньги — наследство моего отца. Да и работа давала кое-что, ведь мы оба работали, — я рисовала свои «фуметти». И вдруг тебя охватила страсть к путешествиям, желание увидеть мир. Едва вернувшись из Афин, мы должны были тут же лететь в Нью-Йорк! А потом выяснялось, что сейчас самый прекрасный сезон в Гранаде, но, как только мы оказались в садах Хенералифе, ты принялся убеждать меня, что все-таки нет ничего очаровательнее милого флорентийского пейзажа… Ни остановки, ни передышки. И все же однажды… в Баден-Бадене…
А потом снова возобновилась бешеная гонка… Мы жили с тобой, равняясь на завтрашний день. Иностранные языки, комиксы… Ты опережал время. За три месяца ты начал бегло говорить по-русски и тут же принялся за китайский. Я же явно не обладала способностями к живым языкам. Мой слух не улавливал особенностей произношения, а таланта подражать не было вовсе. Я предпочитала видеть все глазами, чем воспринимать на слух. С трудом выучилась читать по-русски. А говорить умела только одно слово «нет». Ты был удивлен и разочарован. «Слушай и повторяй, это же так просто…»
И Серж, который поселился вместе с нами, чтобы учить нас русскому языку, быстро оказался втянутым в наш круговорот. Бешеная гонка втроем. «Давайте пойдем туда… Сейчас же… Серж, лови такси! Быстрей!» — «Ну, посидим еще немного…» — «Нет, пошли…» — «Пошли в ресторанчик на холме Сен-Женевьев, уверяю тебя, там лучше…» — «А если попробовать заглянуть в другой — на улице Бломе?» — «Такси! Останови его, Серж, останови…» Интересно, вспоминает ли эти дни Серж, который стал теперь крупным лингвистом, знатоком парадигм и синтагм, специалистом по сравнительной грамматике — науке, глубины которой он стремился постичь, — оживают ли в его памяти по ассоциации с каким-нибудь словом картины наших ночных похождений?
После того как ушел Серж, мы стали носиться словно безумные. Разбег был взят, уже выработались определенные привычки, и ты
