А находит она там только ручку ножа, воткнутого рядом с патроном лампочки. Она выдергивает его и падает вместе с ним, но вместо того, чтобы рвануть через комнату и толкнуть ее в стену, как сделал бы хороший муж, Льюис стоит, стиснув в руках полотенце, и смотрит на то, что происходит, словно это кадры самой замедленной съемки.

Любой другой упал бы на перекладины, запутался в них, остановил бы падение самой своей неуклюжестью.

Но Пита когда-то занималась прыжками с шестом.

Она умеет отталкиваться, отлетать прочь по дуге.

Прыжок выполнен прекрасно, и, будучи самой собой, она даже ухитряется отбросить нож в сторону, чтобы не наткнуться на него во время приземления, чего ожидал Льюис, поскольку все остальное уже пошло не так.

Но Пита привыкла падать на огромные маты. А не затылком на острый кирпичный угол камина.

Треск ее расколотого черепа слышен ясно и отчетливо, и отведенный в сторону взгляд не помогает Льюису заглушить его и не мешает осознать.

Точно так же, как тогда с Харли, он не бросается к ней, чтобы обнять в эти последние мгновения.

Он просто не может пошевелиться от шока.

Конвульсии ее тела и судорожные вздохи продолжаются секунд десять, а глаза неотрывно смотрят на него, словно пытаются что-то передать ему, словно… словно пытаются заново прожить с ним последние десять лет? Словно теперь она может вернуться на ту скамью для пикника в Восточном Глейшере и начать их отношения с самого начала, прожить их до этого самого момента. Что она рисовала в тот день? Рисовала ли она дом своей мечты с камином и маленькой загородкой из кирпича перед ним с табличкой «очаг» над ним? Знала ли она все время, что это случится, но потом все равно пошла на это, потому что эти десять лет того стоили?

– Пита, – произносит наконец Льюис, опоздав на секунды и на целую жизнь.

Уголки ее рта слегка приподнимаются в улыбке, а потом, как это и должно случиться, ее бедра замирают вместе со всем остальным, словно электричество покидает ее тело, уходит в землю, или куда там оно уходит.

Льюис все еще просто стоит рядом.

Светлые волосы Питы пропитываются красным цветом, разливающимся по бледному ковру. Это пятно ему не отмыть. Нет, они не получат залог за дом.

– Эй, – произносит он, когда может, когда он уже уверен, что слишком поздно, когда он уверен, что она ему не ответит.

Зрачки у нее неподвижные и расширенные, рот открыт так, как она бы никогда не позволила ему открыться при жизни.

«Десять лет», – говорит себе Льюис.

Они продержались десять лет.

Довольно большой срок. Особенно для индейца и белой женщины, которая настолько превосходила его, а он прогибался под весом багажа своей жизни?

И… и может быть, он все время был прав, он изо всех сил пытается в это поверить.

Может быть, она появилась в то лето после классического Дня благодарения неспроста – потому что хотела переезжать с места на место вместе с ним, заставить его вкладывать в нее всю его жизнь, а потом поставить грандиозную сцену смерти, такую, как эта, от которой он уже никогда не оправится, от которой всегда будет бежать.

Разве не идеальная месть? Смерть – слишком легко. Лучше превратить каждый миг остатка жизни человека в страдание.

Как и в случае с Шейни, существует способ это проверить. Способ узнать.

Льюис поднимается на ступеньку лестницы и вытаскивает нож, застрявший в стене. Когда он сломал челюсть Шейни, чтобы открыть ее рот, зубы вонзились в его запястье, подобно укусу из могилы, и поэтому, подойдя к Пите, он хватает ее за подбородок и ломает сустав снаружи.

Ее зубы достать намного проще. Все они как будто ждали этого и едва держались во рту. Возможно, этим белые люди и отличаются от индейцев?

Льюис выкладывает все ее зубы в неровной трещине цемента между кирпичами очага.

Ни один зуб не похож на слоновую кость.

Он садится, обхватив ноги руками, и кладет подбородок на сжатые колени.

Это его рук дело, он во всем виновен.

Самолеты, вероятно, теперь то и дело будут терпеть крушения в аэропорту, и на платформе у почты будут расти груды неотправленных почтовых отправлений.

И вдобавок умерли две женщины, которые, наверное, не должны были умирать.

Льюис смотрит туда, где горел бы огонь, если бы дымовая труба не была забита досками, ведь в договоре о найме четко прописано – никакого открытого огня, только газовый гриль, – а потом он невольно улыбается, когда лампочка в потолке начинает мигать, даже несмотря на то, что ее патрон прижат одной стороной к отверстию.

Она светит ярким, направленным лучиком на Питу. На ее… желудок? Живот?

Так как сейчас все имеет свое значение, в мозгу Льюиса вспыхивает мысль о том тянущемся сверху вниз шраме, который то ли есть, то ли нет на животе у Шейни, лежащей в гараже.

Он точно знает, что у Питы нет шрама. Но все равно, он же не без причины вдруг о нем подумал? Или судьба показала ему этот шрам на подъездной дорожке в тот день не без причины.

Очень скоро эта причина натягивает плотно облегающую Питу ткань форменной рубашки.

Что-то там ворочается. Шевелится.

Так похоже… похоже на тот эпизод, когда Энди застрял в брюхе мертвого мамонта, но ведь внутри вовсе не мамонт?

– Индейцы любят скакать без седла, – слышит он свой голос и тихо смеется.

Некоторые лососи были очень хорошими пловцами.

Конечно, прошло всего… сколько? Две ночи? Но это очень много. Девять месяцев были бы роскошью, баловством, он бы, вероятно, забыл через столько времени. И в любом случае, Пита бы уже к этому моменту совсем разложилась.

Сорок восемь часов на созревание плода – идеальный срок.

Он даже видит крохотную конечность, натягивающую кожу Питы. Что-то там, внутри, задыхается, тонет, сражается за свою жизнь.

Его план, сформированный лишь наполовину, – но он всегда так строит планы, – заключался в том, чтобы через несколько минут встать и на ощупь выбраться наружу, перелезть через забор, сесть возле железнодорожного полотна, завернувшись в спальный мешок с картинками из «Звездных войн», подождать прихода «Грозового экспресса», который вынесет свой приговор на скорости шестьдесят миль в час, и его гудок заполнит звуком весь мир.

Но это нечто новое, нечто неожиданное, нечто поразительное.

Льюис никогда не думал о том, что может стать отцом.

Выходит, у него еще есть надежда?

Все еще может получиться.

Пользуясь все тем же тупым ножом, которым Льюис выковырял зубы Питы, которым десять лет назад распорол живот вапити и вырезал того теленка, он вскрывает тугую кожу раздувающегося живота Питы.