– Твоя мама просто в панике, она забыла про жареную картошку, – сообщает Дэвид, выходя из кухни.

На нем, как обычно, рождественский джемпер. Они с Фредди вечно старались превзойти друг друга с этими джемперами, каждый год покупая что-то еще более кричащее. Дэвид не собирался сегодня надевать его. Элли сообщила мне об этом неделю или две назад, умоляя помочь ей исправить положение. Я тут же пошла покупать джемпер с огромным северным оленем в солнцезащитных очках и со светящимися рогами. Думаю, Фредди выбрал бы именно его. Я только что подарила джемпер Дэвиду, и он изо всех сил постарался скрыть свои чувства (безуспешно), когда натягивал его через голову. Серьезное выражение его лица представляло странный контраст с дурацкой улыбкой оленя. Я вздохнула и улыбнулась одновременно.

Все это походило на эффект камня, брошенного в середину пруда: круг за кругом, кольцо за кольцом разбегались волны боли. А камнем был Фредди. Я находилась ближе всех к нему, потом – его мама и Джона. Затем шли поочередно все те, кто его любил: мои родные и его семья, Деккерс и другие друзья из паба, его коллеги, приятели… Все эти круги – люди, которые могли вспоминать о нем сегодня.

Ну, как бы то ни было, я стараюсь прогнать эти мысли и сосредоточиться на непосредственной задаче: удачно проплыть через рождественский ужин с моей семьей. А уже потом могу пойти домой и отпраздновать мое настоящее Рождество, с Фредди.

– Без жареной картошки? – Я хмурюсь, ведь мама постоянно хвастается своим умением готовить картофель, и, надо сказать, не без оснований. – Но это неправильно.

В кухне я нахожу маму наклонившейся к чему-то в холодильнике.

– Что это я там слышала насчет картошки?

Она выпрямляется и поворачивается ко мне, ее лицо залито слезами.

– Даже и не смотри на меня! Я просто глупая старуха, которая ревет над замороженными бобами! Это все чертов климакс, у меня теперь память, как у золотой рыбки. Даже хуже – как у гуппи. Я просто хотела все сделать безупречно, а кончилось тем, что забыла о картошке, и теперь все испорчено! – восклицает она. – Я думала, может, в холодильнике завалялся пакет этого ужасного замороженного картофеля, но у меня нет даже этой дряни!

Я чувствую, как мои губы невольно растягиваются в улыбке.

– Может, позвонить в «скорую помощь»? – спрашиваю я, кладя руки ей на плечи. – Заявим о картофельной катастрофе?

– Нечего тут шутить! – фыркает мама. – Это не смешно!

– Ладно, – соглашаюсь я. – Я могла бы положить в салатницу жареные куриные чипсы вместо картошки, а? Никто и не заметит, если они размякнут в соусе.

Мама возводит глаза к потолку, а я отрываю от рулона бумажное полотенце и подаю ей.

– Мама, это не важно, – говорю я, теперь уже без шуток. – Честно, совсем не важно!

Она не выглядит убежденной, но кивает:

– Не надо чипсов. У нас же не студенческая вечеринка.

– Ладно, без чипсов, – соглашаюсь я. – И никакой красной капусты, да?

Это постоянная наша шутка: мама вечно прячет капусту под всякой всячиной на наших с Элли тарелках, потому что знает: мы ее терпеть не можем.

Мама смеется, уже почти искренне.

– Помоги мне закончить все.

Несу индейку в столовую и водружаю в центр стола. Окидываю стол взглядом – торжественный, праздничный. Здесь всегда одно и то же: свежие цветы, лучший мамин хрусталь и рождественская композиция, которую мы с Элли соорудили вместе еще в младшей школе. Она не слишком впечатляет: это просто ветка, покрытая комками искусственного снега, и на ней сидит потертая тряпичная малиновка с тонкими проволочными лапками. Мама, как обычно, украсила ее остролистом и толстой кремовой свечой. Меня охватывает легкая ностальгия. Так много всего изменилось в моей жизни, но кое-что остается прежним.

Полчаса спустя еда уже разложена по тарелкам, мы все сидим за столом, и тут возникает очередная заминка: кто должен разрезать индейку?

Мама берет разделочный нож и окидывает нас неуверенным взглядом. Это всегда делал Фредди…

– Позвольте мне, – заявляет Дэвид, откашлявшись и вставая.

Он нервничает, как в тот момент, когда собирался произносить свою свадебную речь.

Мы все любим Дэвида, но он самый непрактичный человек в мире и славится своей неуклюжестью. Мамины глаза слегка округляются, словно она просто не в силах заставить себя передать ему разделочный нож и вилку из страха, что тот промахнется и кто-нибудь закончит вечер в больнице.

– Он учился разделывать птичку по видео из YouTube, – шепчет Элли.

Мама смотрит на меня, и я киваю: есть что-то невероятно милое в этой идее – учиться резать индейку через Интернет…

Все мы наблюдаем за тем, как он старается не превратить птицу в мешанину, как сначала для пробы втыкает в нее большую вилку… Дэвид даже прикусил нижнюю губу от усердия. Что ж, полной катастрофой это не назовешь: я бы поставила ему тройку за технику и десятку за старание: мы не оказались с обломками костей на тарелках.

– Забыла про жареную картошку? – Элли изумленно косится на маму.

Я вижу, как ей трудно сделать вид, что это весело.

Мама не пропускает удар и вместо картошки предлагает нам красную капусту.

Элли прикладывает к губам два пальца и изображает тошноту, когда мама ставит на стол салатницу.

– Это полезно, – говорит мама. – Вам просто необходимо немножко румянца на щеках, ты, Элли, слишком бледная.

Как ни странно, этого замечания оказывается достаточно для того, чтобы на щеках Элли сразу выступили розовые пятна. Наверное, мы все сегодня чересчур чувствительны.

Я беру бутылку вина и наливаю сначала маме, потом Элли. Дэвид в данном случае не в игре.

– Элли, а разве ты не собиралась… ну… не пить сегодня? – спрашивает он, а она бешеным взглядом заставляет его умолкнуть; Дэвид становится багровым, как мамина красная капуста, и делает вид, что отрезает от индейки новые неровные ломти, прикрывая свою оплошность. – Ну, я к тому, что… ты же на той новой диете…

Я через стол встречаю испуганный взгляд Элли; она ни дня в жизни не сидела на диете, и в это мгновение все понимаю. До мамы тоже доходит. Она откладывает столовый прибор и прижимает к горлу дрожащую руку.

– Элли, – выдыхает мама, – значит ли это… – Она делает паузу. – Ты…

– Извини, – бормочет Дэвид, сжимая руку Элли. – Просто вырвалось…

Он явно бесконечно огорчен.

На мгновение мы все умолкаем, таращась друг на друга. Элли сдается первой.

– Мы и не думали говорить об этом сегодня, – тихо произносит она. – Мы сами-то узнали всего несколько дней назад…

– Милая! – задыхается мама и плачет второй раз за этот день.

А потом и я заливаюсь слезами, и Элли тоже. Мы обнимаемся, сидя за столом, Элли слева от меня, мама справа; Дэвид сидит напротив, и мы хватаем его за руки.