Дом Второго дядюшки рос все выше и выше. И теперь Ван Чанчи занимался кладкой, стоя на уровне, выше второго этажа. Ван Хуай, наблюдая за ними с порога дома, время от времени выкрикивал: «Осторожнее!» После каждого такого крика Ван Чанчи тотчас взбадривался. Но Ван Хуай понимал, что его постоянные окрики могут вызвать неудовольствие Ван Чанчи и смех соседей, поэтому он рвал свою глотку деревенскими песнями. Пел он на свой лад, где-то вставляя матерные выражения, где-то забираясь на самые высокие ноты и перевирая всю мелодию… Устав распевать песни, он начинал бросать в кур камешки, вызывая среди дворовой живности полную сумятицу. Люди неосведомленные думали, что Ван Хуай повредился рассудком, но Ван Чанчи понимал, что все эти сумасбродные действия отца направлены исключительно на то, чтобы вывести его из ступора и не дать слететь со строительных лесов.

Ван Чанчи похудел, почернел, глаза его ввалились. Всякий раз, накладывая еду, Лю Шуанцзюй старалась положить в его тарелку побольше, изо всех сил утрамбовывая рис. Если в их семье случалось пожарить яйца или мясо, то самую большую порцию Лю Шуанцзюй опять-таки предлагала Ван Чанчи. Однако тот продолжал усыхать, к тому же он постоянно зевал и никак не мог подняться вовремя. Лю Шуанцзюй забила тревогу:

— Ест и спит он хорошо, почему же тогда худеет?

— Организм, он как сберкнижка, не важно, сколько денег ты туда кладешь, важно, сколько тратишь, — ответил Ван Хуай.

— Если ты не найдешь случая с ним поговорить и наш единственный сын вдруг сляжет, то замены ему уже не будет.

И вот как-то вечером, когда Сяовэнь пошла к колодцу стирать одежду, Ван Хуай вручил Ван Чанчи одну коробочку. Размером она была чуть больше спичечного коробка. Покрутив ее в пальцах, Ван Чанчи спросил:

— Что это?

— Десять лет назад нам это выдавал забесплатно служащий по контролю рождаемости, а я как засунул на дно сундука, так и не использовал.

Ван Чанчи открыл упаковку и обнаружил в ней презервативы старого типа. Попытавшись их растянуть, он увидел, что те потеряли всякую эластичность, и поэтому собрался их выбросить. Однако Ван Хуай задержал его руку и сказал:

— Лишь бы не было протечки, а истекший срок не помеха.

— Неужели ты не хочешь поскорее понянчить внуков?

Ван Хуай отрицательно замотал головой и сказал:

— Если уж что-то засевать, то сперва надо, согласно фэн-шуй, выбрать подходящее для этого место. Твой дед зачал меня здесь, я тоже зачал тебя здесь, и в итоге все мы стали неудачниками. Раз мы неудачники, то ничего с этим уже не попишешь, но я не должен допустить, чтобы неудачником стал еще и мой внук. Я мечтаю, чтобы он учился и работал в городе, чтобы он не терпел лишений и обид, чтобы на нем уже не было этой отметины.

— Даже Сяовэнь и та уже не поднимает тему переезда в город, а ты все продолжаешь, — сказал Ван Чанчи.

— Я смотрю, вы — два сапога пара, тянете друг друга все ниже и ни о чем не мечтаете.

— А какие мечты могут быть у провалившегося на экзаменах каменщика из деревни?

С этими словами Ван Чанчи выбросил коробочку в окно.

— Неужели ты хочешь застрять в этой глуши на всю жизнь?

— Ты же здесь живешь, а я почему не смогу?

— Тогда ты никогда не выбьешься в люди.

— Если ты так печешься об этом, почему сам не родил меня в городе?

— Если бы во время вербовки на работу моим именем тайно не воспользовались, ты бы появился на свет как минимум в уездном городе.

— «Если бы, да кабы» мешает.

Ван Хуаю нечего было возразить, он, смутившись, развернул свою коляску и выехал за порог. Уже стало смеркаться, деревья, что росли в горах, было не различить, вдоль черного горизонта зависла полоска света — последняя агония уходящего дня. Ван Хуай отвел взгляд от неба и стал искать под окном выброшенные Ван Чанчи презервативы. Пошарив глазами там и сям, он ничего не нашел. Темнота становилась все гуще: камни, деревья, земля — все кругом постепенно сливалось в размытое месиво. С бамбуковой корзиной на плечах к дому подошла Сяовэнь. Увидав Ван Хуая, она спросила:

— Папа, что вы ищите?

— Ищу… ищу причину, — ответил тот.

Перед сном Ван Чанчи вдруг обнаружил в изголовье ту самую коробочку с презервативами.

— Что это? — поинтересовалась Сяовэнь.

— Семейная реликвия моего отца, — ответил Ван Чанчи.

С этими словами он открыл коробочку, чтобы показать ей, что внутри. Отцы небесные! Все презервативы склеились в одну кучку и стали похожи на пластилин или какие-нибудь липкие клецки. Ван Чанчи скорее бы поверил, что их можно съесть, но только не использовать по назначению.

— Выбрось это скорее, — попросила Сяовэнь.

Ван Чанчи еще долго смотрел на коробочку, словно в ней заключались все чаяния Ван Хуая. Этой ночью их кровать не издала ни звука. Лежавший через перегородку Ван Хуай облегченно выдохнул и сказал Лю Шуанцзюй:

— Похоже, этот разговор вызвал в организме Чанчи необходимую реакцию.

— Я эту коробку с фонариком искала и то не нашла, где ты ее нашел?

— На дереве, застряла на ветке. Все-таки Небо хранит род Ванов.

— Ах ты, чертяка, — ущипнула его Лю Шуанцзюй.

Строительство нового дома Второго дядюшки завершилось. Ван Чанчи спал три дня подряд, чтобы дать уставшему организму восстановиться. А потом он уселся сиднем на пороге собственного дома. На улице становилось все холоднее, у Ван Чанчи краснел нос, всю горную долину обволокло леденящим холодом. Кругом воцарились серость и мрак. Словно сделанные из проволоки, ветки деревьев ощетинились и выпустили свои когти, на них не осталось даже намека на листочки. Завывающий северный ветер проникал через все щели в окнах, дверях и стенах, так что дом за его спиной, словно какой-нибудь музыкальный инструмент, завывал и свистел на все лады. Во всей деревне их дом продувался сильнее всех.

Ван Хуай и остальные члены семейства сгрудились в комнате и грелись у огня. Сяовэнь высунулась из окна и крикнула Ван Чанчи:

— Ты что там, закаляешься?

Ван Чанчи сидел, не шевелясь.

— Заходи в дом! — позвала Лю Шуанцзюй. — У тебя уже все руки обветрились.

И только Ван Хуай никак его не беспокоил, он был уверен, что сын думает, как жить дальше. В свое время, когда у Ван Хуая не получилось устроиться на работу, он точно так же сидел на этом же самом месте, подставив себя холодному ветру, имея лишь одно желание — окоченеть. На самом деле Ван Чанчи любовался на новый дом Второго дядюшки. Теперь это был лучший дом в деревне, который переплюнул даже дом Чжана Пятого. Особенно красивой вышла стена, что смотрела на дом Ван Чанчи, ее он выкладывал собственноручно: все линии ровные, на отвесной поверхности ни единой выпуклости, оконные рамы без перекосов — ни одного ляпа. Дом выглядел идеально, как начерченный по линейке рисунок. Ван Чанчи даже засомневался: а не оттого ли дом кажется ему таким красивым, что он сам его строил? Но он тут же отбросил сомнения и, поверив в собственное мастерство, в душе себя похвалил: «Ну, молодца! Кто бы еще так смог!» А вдогонку подумал: «Когда же я смогу отгрохать такой же красивый дом для своей семьи?» Ответ напрашивался только один — «никогда», ведь у них не было денег. Ван Чанчи мог сидеть и дальше, пока ветер не превратит его в ледяную глыбу, но денег от этого не прибавится. Он мог сколько угодно любоваться на стену нового дома Второго дядюшки, но лично для него это была лишь нарисованная лепешка, и не более того.