Нет, я не шучу, - мягко сказал Джонатан. – Это действительно так. Но куда подевался твой сын?

Симон вернулся на кухню, позвал мальчика и налил себе ещё виски. Время шло, пора было прощаться.

Симон прощался многословно и бесконечно – стоя на крыльце, возле калитки, усаживаясь на мотоцикл и слегка подгазовывая рукояткой дросселя. Наконец, он надел шлем и стремглав спустился с холма.

Серж ушёл в дом, не дождавшись окончания зрелища. Джонатан, смущённый, несчастный, полный беспокойства, решил подождать, пока шум не рассеется полностью, прежде чем снова присоединиться к нему.

– Ты не хочешь пойти наверх посмотреть? – робко спросил его Серж, как только он вошёл.

Джонатан последовал за ним, слегка удивлённый.

– Ничего не спрашивай, - бормотал Серж, делая огромные шаги по ступенькам, задирая колени выше пояса.

Они были в спальне. Чемодан Серж не распаковал, как Джонатан и предполагал. Но он достал из своей старой сумки огромный рулон акварельных рисунков, склеенных словно папирус, и повесил его через всю комнату. Коробка с красками и влажная кисть на столе Джонатана показали, что Серж добавил несколько последних штрихов, пока отец разговаривал внизу. Это был сюрприз, который он тайно приготовил для Джонатана.

Дивный транспарант начинался с вершины шкафа; затем толстые люди, огромные цветы, безумные дома, океаны, реки, леса и сверкающие небеса пробежали по кровати, перекинулись на комод, легли на стол, повисли между двух стульев и закончились большой складкой у их ног. Метров восемь или девять, а может и больше.

Серж глянул на рисунки, затем на Джонатана, всё его лицо улыбалось, а руки смущённо болтались.

– Не умею я рисовать, сам понимаю, – объяснил он. – Но это мой подарок тебе! Если хочешь... Начало не очень хорошее, не смотри. Пришлось здорово повозиться. Я никому это не показывал.

Джонатан не сказал ни слова.

– Надо приколоть его булавками на стену, – выдавил он, наконец.

– Нет, лучше я уберу этот хлам, – ответил Серж, неправильно истолковав затруднение Джонатана.

Джонатан, который был раздавлен этим недоразумением, позволил ему свернуть папирус. Затем он снова взял себя в руки. Он должен подавить свои чувства, отбросить старые сомнения, отдаться ребёнку. Довериться ему и поверить, забыть и правду и тьму.

– Серж?

Сияющий Серж развернул свою работу и принялся объяснять рисунки.

– Вот здесь гора. Это Монблан. Она круглая, и на ней кто-то сидит. У него по ноге с каждой стороны. Он смотрит, хорошая ли погода. Внизу - коровы. Они делают сыр! Вот эта куча сбоку, это сыр. Это большие жирные камамберы. Они все растекаются. Вот кто-то нарядился овцой, у него палка, он смотрит на сыр – он присматривает за ним, чтобы никто его не украл. Это вода на горе, она стекает вниз, как по лестнице, это водопад. А вот слоник пьёт! Он меньше коров. Это не важно, потому что на Монблане нет слонов, я знаю. Вот цветы. Я поставил солнце здесь, чтобы им светить. Солнце тоже слишком маленькое, но места больше не было, поэтому здесь ещё одно за головой человечка на горе. Поэтому два солнца. Не хватает места!

– Вот видишь, он хочет спуститься. Но он боится, и я накрыл его облаками, потому что не знаю как нарисовать страх. Лучше пока его не видеть. Похоже, собирается дождь.

– А тут выходит подводная лодка. Это другая история, но здесь то же самое, только гора зелёная, а человечек очень маленький. Он повис на ней, но она слишком острая, поэтому отломится и ударит его по голове. Не знаю, зачем там подводная лодка. Это просто коровий хвост, чтобы не рисовать всю корову. Сыров тоже здесь нет, они глупые.

– Вот у подводной лодки паруса, как у яхты, и вода вокруг горы. Это головы рыб высунулись из воды. Это капитан, он одновременно ловит рыбу и смотрит в бинокль. Когда я рисовал, как он рыбачит, я сделал ошибку – подрисовал ему вторую руку, чтобы держать бинокль, и не убрал руку, которой он ловит рыбу. Какой-то осьминог получился!

– Дальше можно заглянуть под воду. Это просто вода. Вот песок внизу. Здесь есть разные рыбы. Это подводные цветы.

Трогая Сержа за шею, Джонатан испытал странное чувство. У него создалось впечатление, что он прикоснулся не к Сержу, а к неопределенному существу, более общему, почти абстрактному мальчику. Любому мальчику. Что-то в физическом присутствии Сержа не принадлежало ему самому.

Это чувство было новым, тревожным, едва выносимым. В шесть, в восемь лет этот ребёнок всецело принадлежал своему телу, а тело полностью принадлежало ему. С другой стороны, у него, как ни странно, было теперь тело, на которое нужно смотреть – привлекательное и выразительное, которое должно быть им – и ещё одно тело, к которому нужно прикасаться, тело этого безымянного ребёнка. Слишком много тел.

Джонатан задался вопросом, ощутил ли Серж его прикосновения тоже не так как раньше. Тот казался довольным.

Значит, это было всего лишь ложное впечатление, которое произвёл на Джонатана его страх оказаться чужим для Сержа. Он надеялся, что так и есть, но его жесты оставались робкими - даже когда мальчишка целовал его, и даже позже, тем вечером, в их постели (ибо маленькая кровать внизу была забыта), когда Серж домогался молодого мужчину с такими необычайно озорными искрами в глазах, что было очевидно – теперь Серж точно знал, что к чему.

– Нет, человечек на горе теперь не нужен. Это не важно. Тут нет больше гор: теперь это остров. Высокий. Похожий на мороженое. Вот идёт дым, как у Робинзона Крузо. Капитан хочет посмотреть.

– Он в лесу. Обезьяна плохо получилась. На деревьях много еды. Фрукты ненастоящие, я их выдумал. Вот отбивная. Это будильник - ммм, он очень вкусный, только в нём много косточек. Это полосатые бананы, а это я ещё не придумал. Но есть бутылка вина.

– Потому что капитан лезет на дерево и выпивает всю бутылку. Похоже, он напился! Вот его собака, виляет хвостом, там же вроде была собака. Возможно, она хочет есть. Только с собакой