Было воскресенье. Он встал из-за стола в кухне после позднего завтрака в одиночестве и, сунув руки в карманы, постоял перед раковиной. Последнее время все шло не так. И без чертовой собаки хватало забот. В «Аэроджете» шли увольнения, хотя должны были бы нанимать новых. Середина лета, оборонные заказы снижались по всей стране, и в «Аэроджете» поговаривали о сокращениях. И сокращали в самом деле, понемногу каждый день. Его положение не надежнее, чем у других, хотя он работает здесь уже третий год. С нужными людьми он ладит нормально, но ни начальство, ни друзья сегодня ни черта не значат. Выпал твой номер – и будь здоров, ничто тебе не поможет. Собрались сокращать – и сокращают. Полсотни людей за раз, сотню.

Никто не гарантирован – ни администратор, ни бригадир, ни рабочий на конвейере. А три месяца назад, как раз перед началом сокращений, он поддался уговорам Бетти переехать в этот складненький домик, по две сотни в месяц. Съём, с возможностью покупки. Дьявол!

Сам-то Ал не хотел переезжать. Им удобно было и на старом месте. Кто же мог знать, что через две недели после переезда начнутся сокращения? Но нынче кто вообще знает, что будет завтра. Вот хотя бы Джилл. Джилл работала бухгалтером в универмаге «Уайнстокс». Милая девушка, говорила, что любит Ала. Просто ей одиноко, так она сказала ему в первый вечер. А еще в первый вечер сказала, что не в ее обычае связываться с женатыми мужчинами. Он познакомился с Джилл три месяца назад – был угнетен и нервничал из-за начавшихся разговоров о сокращениях. Познакомились они в «Городе и деревне», баре неподалеку от его нового жилья. Они немного потанцевали, он отвез ее домой, потом обнимались в машине перед ее квартирой. В тот вечер он не поднялся к ней, хотя был уверен, что можно. Поднялся на другой вечер.

Теперь у него роман, черт подери, и он не знает, как с этим быть. Он не хотел продолжать его и не хотел порвать: не выбрасываешь все за борт во время шторма. Ал плыл по течению, понимал, что плывет, и, чем это все кончится, не имел понятия. Но чувствовал уже, что не управляет своей жизнью. Не управляет. К тому же недавно поймал себя на мыслях о старости – случилось это после запора, длившегося несколько дней, недуга, как он считал, стариковского. Опять же маленькая лысина и размышления о том, как ее зачесывать. Как ему распорядиться своей жизнью? Вот что он хотел понять.

Ему был тридцать один год.

Мало этих сложностей – так еще Сэнди, младшая сестра жены, месяца четыре назад подарила детям, Алексу и Мэри, эту дворнягу. Глаза бы ее не видели. Да и саму Сэнди, по правде говоря. Стерва!

Вечно заявляется с какой-нибудь дрянью, и он должен за нее платить, с какой-нибудь ерундой, которая на другой день портится, и надо ее чинить, с какой-то штукой, чтобы ребята скандалили и передрались из-за нее. Черт! И тут же без перехода – к нему, через Бетти, просит двадцать пять долларов. От одной только мысли обо всех этих четвертных и полусотенных чеках и всего несколько месяцев назад – на восемьдесят пять, выплата за ее машину – ее машину, черт возьми, когда он даже не знает, будет ли у него завтра крыша над головой, – от всего этого убить хотелось проклятую собаку.

Сэнди! Бетти, Алекс и Мэри! Джилл! И Сьюзи, проклятая собака.

Таково Алу.

С чего-то надо было начать – привести жизнь в порядок, разобраться во всем. Пора было сделать что-то, пора подумать ясно для разнообразия. И намеревался он начать сегодня же вечером.

Он незаметно заманит собаку в машину и под каким-нибудь предлогом уедет. Но ему тяжело было думать о том, как Бетти потупит взгляд, когда он будет перед ней одеваться, а потом, когда он направится к двери, спросит куда, и надолго ли, и так далее, спросит безропотно, отчего ему станет еще тяжелее. Он так и не научился врать ей! И те остатки доверия, которые еще сохранились у нее, он не хотел отравлять заведомой ложью. Напрасной, так сказать, ложью. Но и правду не мог сказать, не мог уверить ее, что не собирается пить, не собирается к кому-то в гости, а намерен отделаться от проклятой собаки и тем сделать первый шаг в налаживании житья.

Он провел ладонью по лицу, попытался выбросить все из головы, хотя бы на минуту. Вынул из холодильника пол-литровую бутылку пива и сковырнул алюминиевую крышку. Жизнь его превратилась в лабиринт, одна ложь громоздилась на другую, и он уже не знал, как выпутаться из этого, раз понадобилось.

– Чертова собака, – произнес он вслух.

«У нее разума нет!» – так считал он.

И, кроме того, подлая. Если не закрыли заднюю дверь и ушли, она протиснется через сетчатую, войдет в комнату и написает на ковер. Там уже пяток таких географических пятен. Но любимое ее место – кладовая, где она роется в грязном белье, так что все шорты и трусики изжеваны в шагу или с задницы. И перегрызла антенный кабель на дворе. А однажды, приехав домой, он застал ее на дворе – лежала с его парадной туфлей в зубах.

– Она сумасшедшая, – говорил Ал. – И меня сведет с ума. Я не столько зарабатываю, чтобы поспевать за ней. Сука, убью ее когда-нибудь.

Бетти подолгу терпела собачьи выходки, какое-то время относилась к ним спокойно, но вдруг вскипала, сжав кулаки, обзывала сволочью, кричала детям, чтобы гнали ту из своей комнаты, из гостиной и так далее. Она и с детьми была такая. Терпела до какого-то момента, спускала многое, а потом вдруг набрасывалась, била по щекам и кричала: «Прекратите! Прекратите! Я этого больше не вынесу!»

Но потом Бетти говорила:

– Это первая у них собака. Ты же помнишь, наверное, как ты любил своего первого пса.

– У моего пса были мозги, – отвечал он. – Это был ирландский сеттер.

День кончался. Бетти с детьми вернулись откуда-то на машине, и все закусили на дворике сэндвичами и картошкой фри. Он уснул на траве, а когда проснулся, уже вечерело.

Он принял душ, побрился, надел домашние штаны и свежую рубашку. Чувствовал себя отдохнувшим, но вялым. Одеваясь, он думал о Джилл. Думал о Бетти, Алексе и Мэри, о Сэнди и Сьюзи. Его как будто опоили.

– Ужин будет скоро, – сказала Бетти, стоя в дверях ванной и глядя на него.

– Ну хорошо. Я не голоден. Жарко, есть не хочется. – Он поправил воротник рубашки. – Пожалуй, съезжу к Карлу, сгоняю пару партий в бильярд, выпью пару пива.

– Как знаешь, – сказала она.

– Черт! – сказал он.

– Езжай, мне все равно, – сказала она.

– Я недолго, – сказал он.

– Говорю, езжай, – сказала она. –