Своих детей у Руфи и Зуттера не было.

— Ну вот, — сказал Зуттер, ставя миску перед кошкой, которая оттолкнула его руку. Она затрясла головой: это крошки витаминных хлопьев попали ей в нос. Хлопья были уже не очень свежие. Но кошке нужно было добраться сквозь груду этих хлопьев к рагу. Тебе надо бы затолкать хлопья под рагу. Совсем не обязательно, Зуттер, чтобы крошки лезли ей в нос. Мерзкие поступки совершаются с воспитательной целью, которая доставляет удовольствие воспитателю, хотя он и сожалеет о содеянном.

Прижавшись от напряжения к полу, кошка хватала зубами свое рагу и старательно жевала одной стороной рта, то вытягивая, то опуская голову. У нее отсутствовал один клык.

— Да, кошка, — сказал Зуттер, — я наставляю тебя, хотя и знаю, что ты неисправима. За что я тебя и люблю — беспричинно, тут нет никаких сомнений. Вопрос лишь в том, доверяю ли я своей любви? Люблю ли я свою любовь? Любезен ли я со своей любовью? Нам, нормальным преступникам, это вроде бы и ни к чему. Послание к Коринфянам, 13. Кто любви не имеет, тот… как там дальше? Вроде медь звенящая и кимвал звучащий. Почему бы меди не звенеть, а кимвалу не звучать? Разве способны они на что-нибудь иное? А любовь на что способна? Она не усердствует, не раздражается, не мыслит зла, она все переносит, на все надеется, все терпит. Всего этого нет и в помине, Фриц, ни у тебя, ни у меня. Ты усердствуешь, ты озлобляешься, ты вовсе не способен к долготерпению и надеешься, что Бог смилостивится. Но он не смилостивится. Я скажу тебе, на что способна любовь: обманывать себя и других и все еще верить, что она делает это из любви.

Руфь никогда не называла тебя по-иному, просто кошка. Даже когда ты довольно недвусмысленно, в два года, повела себя как кот. Для Руфи ты очень долго оставалась ребенком. И вдруг захотела стать ее мужем. По крайней мере, мужем ее руки. Когда ты взбиралась не нее и испускала свою слизь. Вся квартира провоняла ею. Ты пометила ею всю мебель. Наш первый и последний набор мягкой мебели ты вконец исцарапала, Руфь доводила тебя до неистовства.

После этого тебя кастрировали, в цветущем возрасте. Руфь отнесла тебя к ветеринару. Тебе оставалось только зализать рану. Твоя боль прошла. А боль Руфи?

Год спустя у нее обнаружили рак, «совершенно случайно», как выразился врач, этим он хотел сказать: обнаружили вовремя. Меня обмануть было нетрудно, но Руфь не обманывалась на этот счет ни одной минуты. Обманчивой была только жизнерадостность, с какой Руфь, казалось, восприняла свою болезнь. Может, так она выражала свое тихое облегчение, что с болезнью уже ничего нельзя было поделать?

Кошка посмотрела на Зуттера. Миска все еще оставалась наполовину полной.

— Пожалуйста, ешь, — сказал он. — Не умирай, кошка.

Вдруг она вздрогнула, тряхнула головой и отвернулась от миски, словно та вызывала в ней отвращение. Задрав хвост, она, будто спасаясь от чего-то, бросилась вверх по лестнице, к урне с прахом Руфи. Вид хвоста ничем не напоминал «повествовательную позу». Зуттер остался сидеть на кухонной табуретке.

Потом он встал, чтобы сварить себе кофе. Хочешь не хочешь, а надо. Собственно, ему совсем не хотелось завтракать, но он знал свои обязанности. Поступать как ты, кошка, мне не к лицу.

Однажды он заснул, дожидаясь в «кресле сказок» действия кофе. А когда проснулся, весь в слезах, то испуганно обнаружил, что прошел целый час. Но во сне он слышал голос Руфи.

— Вы здешний житель? — спросила она.

— А вы кто?

— Великий князь из России, — ответила она. — Раньше я был великий, в прежние времена. А сейчас я хочу вложить свои деньги.

— И что собираетесь приобрести?

— Дом.

— И сколько хотите потратить?

— Пятнадцать миллионов. Недавно я выгодно продал сто пятьдесят душ.

— Так много душа не стоит.

— В России стоит. В России душа почти бесценна.

— Значит, пятнадцать миллионов, — сказал он. — Рублей?

— Разумеется, долларов.

— И на них вы хотите приобрести дом? Но иностранцам в Швейцарии дома не продают.

— Вы будете моим подставным лицом, — сказала она.

— Вашим подставным лицом? А что я от этого буду иметь?

— Вы сделаете это из любви.

— Разве что так, — согласился он. — Какой дом вы хотели бы иметь?

— Дом с привидениями, у меня уже есть несколько таких. Один в Бистрице, Dracula’s Tooth[8]. Другой в Санкт-Петербурге, Rasputin’s Body[9]. И еще один — All Souls Dungeon[10]— в Ясной Поляне.

— Почему все ваши дома называются по-английски? — спросил он.

— Английский повсюду, — ответила она. — Но русский будет всегда.

— Россия побеждена, Россия повержена в прах.

— От этого она только крепнет, — сказала Руфь. — Чем униженнее, тем сильнее. Поверхностный рынок меня не интересует. Я пойду на рынок глубинный.

— В таком случае лучше всего подойдет пещера, — сказал Зуттер.

— Дорогое подставное лицо, в пещерах холодно. А я люблю тепло.

— Великий князь, — сказал он, — у вас слишком много денег. Слишком много для одного дома.

— Верно, — согласилась она. — Тогда мы сможем купить целую цепь домов. Как мы ее назовем? По-английски, пожалуйста.

— Haunted Houses Incorporated[11].

— Это звучит как Romantic Hotels[12]. А должно звучать проще.

— Ghost Enterprises, Ghoulish Delights[13], — сказал он.

— Уже лучше, но звук «h» следует произносить четче. И что, подставное лицо, дадут мне эти дома?

— Душу, — сказал Зуттер, — чистую душу.

— Но что такое душа без комфорта. Не забывайте, души должны чувствовать себя как дома.

— А как вы устроили все в Трансильвании?

— А, вампиры. С ними легко совладать. Dracula’s Tooth всего лишь бордель — и только. В Швейцарии мне хочется иметь что-нибудь более утонченное. Что-нибудь приличное.

— Знать бы, что Ваше сиятельство разумеют под приличием.

— Убийство. Везде одно и то же, друг мой. Люди хотят убивать, но так, чтобы не причинять себе боли.

— И жертвам тоже? — спросил он.