Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Багумил открыл один глаз, думая, признаваться ли, что жив.
— Давай-давай, батюшка! — расхохотался с облегчением громадный бородач. Он навис над стариком, подхватив, посадил, легонько хлопнул по щеке. — Не сильно тебя и порвали. Тулуп крепкий.
Бородач взял на руки Дорофейку, и уж тут Багумил не удержался, вскочил, словно ошпаренный, вцепился онемевшими пальцами в одежду мальчика.
— Куды? Не пущу!
— Тьфу ты, старая бестолочь. Хотели б мы навредить, оставили бы вас обоих волкам. Не желаешь на телеге ехать, топай своими ногами, а мальчонку довезем.
Багумил насупился. Поднял перемазанную грязью мокрую шапку и стал тереть шею и лицо, перепачкавшись еще хуже своей и волчьей кровью. Помолчал. Дорофейка вздрогнул на руках бородача, застонал жалостливо.
— Куда шли-то вы, юроды? — надменно спросил высокий молодой маг в теплом плаще с лисой на гербе, повязанном на руку. Багумил растерялся, не зная, как угадать. Видно, красивый синеглазый манус ехал из Бялого, куда и сам Багумил ворачиваться не желал, да только как вызнать куда. Ляпнешь не то — рассердятся господа и оставят в поле. Уж не раз такое бывало на веку Багумиловом: доброта людская некрепкая: только облагодетельствовать желали, уже и плетку достают. А бородач пострашнее любого господина ворожителя будет. У него не кнут, а железки смертоносные.
— Да певцы мы, перехожие, — завел он тоскливым голосом. — Я сказки складываю, мальчонка мой до песен дар имеет. Вот и ищем, какому господину охота двор свой сказаньями и пением развлечь.
— Знать, погано сказываешь, — заметил с насмешкой красивый манус, — раз тебя с мальцом в такую погоду со двора прогнали.
Багумил обиделся.
— Сами мы пошли. Думали, до весенней распутицы найти доброго хозяина. Вдруг кто на зиму сказителя не нашел, верно, со скуки уж на стену прыгает.
Маг надменно поднял брови, а бородач весело расхохотался.
— Жаден ты, батюшка, и хитер как бродячий пес.
— Ой, — спохватился Багумил, завертел головой. — Собака-то где?
Спасители заозирались, но и на поле, и в примыкающем к нему пролеске было тихо.
— Верно, загрызли твою собаку, — с сожалением проговорил бородач. За деревьями мелькнуло что-то коричневое, Багумил с надеждой крикнул: «Приблуда», но это оказался не пес, а какой-то плешивый старик, старательно изображавший, что спешит на помощь товарищам. А может, и правда торопился: плешь вспотела, на лбу крупные капли пота, под глазами тени, а руки так и ходят ходуном.
— Не поспел, — с нарочитым отчаянием просипел старик, — уж все без меня уладили.
Он с опаской посмотрел на отрубленную волчью голову, безголовое тело, на бездвижные тела других волков.
— Уж не встанут, верно? Не поехать ли нам по своим сторонам, батюшка? — обратился он к бородачу. — Господина мануса ты выручил, бедолаг этих из волчьей пасти вызволил. Теперь самим бы не попасть. А ну как разгневается Владислав Радомирович, что я долго еду, решит, загулял в лесах его верный словник. Верни мальчонку деду, да в дорожку, в дорожку.
У Багумила сердце упало. Ну как и правда послушает бородач старого словника и оставит их с Дорофейкой здесь, уедет без них в благословенную Черну, а пешим ходом до нее дня три еще, и то если только мальчишка в себя придет да сможет хорошо идти. Синеглазый маг, по взгляду видно, с собой не возьмет, сам, по всему суда, в дороге в беду попал, а старик с бородатым возницей его выручили.
Багумил зло глянул на старого мага и тут же скособочился, скривил лицо в благодарной улыбке юродивого, потянулся к бессильно обмякшему на руках бородача мальчику.
— Прости нас, добрый господин, что в пути задержали. Не гневи хозяина, поезжай. А уж мы как-нибудь…
Он, прихрамывая, подошел к молодому магу.
— И тебе спасибо, добрый господин манус. Рукам твоим крепости, князю долголетия и щедрого нрава.
— Вот еще, — легко попался на удочку Багумила бородач. — Певцов с собой возьмем. В Черне к лекарю сведу, а там поглядим. Если не сладится под крылом чернского князя, сам посажу на подводу до соседнего удела.
Словник подскочил к нему, что-то шепнул на ухо, Багумил не расслышал, да только возчик рассмеялся и покачал головой:
— Уж не хитрее тебя, батюшка, — ответил он своему попутчику. — Уж ты-то выгоду должен лучше моего понимать. Подлечим певцов, приведешь их на радость княгине и ее девкам. Они всю зиму в тереме просидели, княгиня на сносях, захочет себе певцов для увеселения. А князь за то, что супружнице его угодил, золотом тебя осыплет.
По всему видать было, что словник в такой исход дела не верил вовсе. Однако дальше спорить с возницей не стал. Бросил опасливый быстрый взгляд на мануса. Легко, словно медный петушок на крыше, сменил подозрительность и сердитый тон на отеческую заботу.
— Ну, вот и славно, вот и ладненько. Вместе ехать всяко веселее. И мальчонку жалко, какой худенький. А уж собачку как жаль…
Он повернулся и побрел, с чавканьем вытягивая сапоги из грязи, в сторону своего воза.
— Где? — спросили разом и Багумил, и возница. — Где ты собаку видал?
— Вон в те кусты заползла. Я к вам шел, еще дышала, но сейчас уж, верно, дух вон.
Манус в несколько широких шагов оказался у зарослей, на которые указывал словник, а потом вдруг, к удивлению всех, опустился на колени и прижал к груди окровавленное песье тело.
— Ну-ка обождите, — углядев что-то свое в этой странной картине, бросил бородач. Скинул прямо на снег свой тулуп, положил на него мальчика и скорым шагом нагнал мануса, который, продолжая бормотать что-то и не обращая внимания на остальных, пошел лесом прочь, к своему возу. Бородач схватил мануса за руку, вынуждая остановиться…
— Стой.
Цепкие пальцы сдавили предплечье. Не высвободить руки. И кажется, держат не крепко, а все не вырвешься.
— Пусти, Владислав Радомирович. Окончена сказка. Мне ко княгине пора.
Агнешка отвела взгляд, чувствуя, как заливаются румянцем щеки. Князь разжал пальцы, опустил руку на колено.
— Останься. Еще сказку скажи. Важно это. Весна, а я все не пойму, в чем дело. А впрочем… — отмахнулся он рассеянно. — Иди. Верно ты говоришь, у тебя дело есть. Воротишься через час, скажешь, как княгиня моя себя чувствует.
Владислав поднялся из кресла, подошел к окну, отворил ставень. В покои хлынул холодный душистый воздух, вдали где-то в голых еще ветвях свистела, выкликая солнце, птичка.
Агнешка сама не знала, отчего осталась стоять. Горел на коже след княжеских пальцев.
Князь стоял у окна, вглядываясь куда-то в хрустальную даль, звенящую струнами первых теплых лучей. Заговорил тихо, словно самого себя спрашивал, забыв о лекарке: