— Вот что, Ханнушка. Сделай-ка твоих травок еще для княгини и мне принеси. Дышится с них легче, — обратилась Агата к словнице. Та поклонилась, но не вышла. Ждала, что скажет Элька. Эльжбета поджала губы, наслаждаясь маленькой победой над матерью.

— Потом сделаешь. Сейчас охота мне сказку послушать.

— Которую? — глядя на княгиню непроницаемым взглядом, спросила Ханна. Присела на табурет, с которого совсем недавно поднялась Агата.

— Ту, что муженьку моему последнюю сказывала.

— Было то в стародавние времена… — сложив руки на коленях, заговорила Ханна.

Агата хотела возразить, но Ханна подняла на нее спокойный взгляд и едва заметно улыбнулась. И почудилось Агате внезапно, что видела она где-то эту улыбку, слышала этот напевный говор. Только слова были другие. Всплыло из памяти жалостливое «матушка» и тотчас сгинуло в круговерти былого. Темная тень накрыла Агату, тяжко стало на душе.

— Жил гневный праотец Небо в своем высоком чертоге. Ласкало его огненное золотое светило, ублажали телом белым рассыпчатым облака, а коли хотелось ему ярости своей выход отыскать, выходили против Неба бойцы-тучи, и метал в них праотец стрелы-молоньи. И никого, кроме себя, не видел он, ни к кому душой не оборачивался.

Элька махнула рукой, отсылая прочь Надзею, и та тихо вышла, бросив последний яростный взгляд на рассказчицу.

Ханна только усмехнулась. Видно, не пугали ее взгляды. За зиму похорошела словница, и теперь, глядя, как сидит она у постели молодой княгини, невольно подумала Агата, что дураком был бы зять, если б не взял, как говорят, девчонку в полюбовницы. Элька мужа к себе не подпускала, а мужику — Агата вспомнила о покойном супруге — ласка нужна. Владислав Чернский хоть и суров, а все мужик, все мужское ему надобно, а кроме того, женщина ему нужна такая, чтоб не сумел он, как Эльку, меж двух пальцев зажав, сломить. Вот как эта Ханна: магию свою не выпячивает, дело травничье знает, на злые языки внимания не обращает и гордость имеет, а главное — ни разу, сколько ни гнобили ее Элька и Надзея, не высказала травница своей обиды князю. Вот такую бы девку приставить к Эльке еще в девчонках…

И снова показалось Агате, что когда-то уже приходила ей в голову эта мысль. В точности та же, да только не помнила она, когда и как это было. Снова муторно стало на душе, тяжко, словно набежала на яркое зимнее солнышко серая тяжелая туча.

— И только случилось раз, в день, что зовем мы нынче Землицыным, — продолжала Ханна, — глянул праотец Небо вниз со своей высоты и увидел, как хорошо внизу: текут голубые реки, шумят изумрудные леса. Влюбился он в Землю и, пригрозив ей громами и молоньями, опустился к ней, чтобы сделать ее своей. Земля содрогнулась, принимая его в объятья. И от этого родились семь сыновей: Примек, Вторек, Середек, Квартек, Квиньо, Сектек и Септьо. И последняя вышла из чрева матери ясноглазая Бяла.

Поклялась себе Землица, что защитит детей от грозного отца. Но однажды, когда Земля задремала, во двор, где играли ее дети, вошла незнакомая женщина в голубом плаще.

— Я сестра вашей матери, — сказала она ласково, — и зовут меня Смерть. Я давно хотела познакомиться с вами. У меня есть подарки для каждого от вашего Небесного отца.

— Не нужно мне, — ответил Примек, — мне довольно моего воображения. Мне не бывает скучно.

— И мне не нужно, — ответил Вторек, — мне довольно на мир смотреть да о мире рассказывать.

— И мне не нужно, — ответил Середек, — у меня две руки. Сам себе игрушек возьму.

— И мне не нужно, — ответил Квартек, — матушка дала мне колечко, не нужны мне другие игрушки.

— И мне ничего не нужно, — ответил Квиньо, — мне довольно книги, которую я читаю.

— Не нужно и мне, — ответил Сектек, — мне достаточно любой ветки, что сломаю в лесу.

— Я нашел живую скалу у реки, — отозвался Септьо, — в разговорах с ней день летит незаметно.

Только младшая дочь Бяла подошла к Смерти и сказала:

— Дай мне, тетенька, игрушек.

Улыбнулась Смерть, взяла ее на руки, подняла над головой и спросила:

— Видишь у батюшки-Неба за пазухой серебряный ножичек?

— Вижу, — ответила Бяла и протянула руку к чистому месяцу.

— Возьми его и вырежи себе игрушечки, — ответила Смерть, посадила Бялу с месяцем в руке под калиновый куст, дала ей из своей руки косточку и подошла к старшим братьям. Стала их ласкать, целовать, расспрашивать.

Проснулась мать-Земля. Запричитала зычным голосом. Подбежали к ней дети, подошла Безносая.

— Где моя доченька? — спросила Землица. — Где Бялочка? Не случилось ли беды?

Бросились братья под калиновый куст, привели Бялу к матери.

— Что ты, моя доченька, делала? — спросила.

— Сделала я себе игрушечки, — ответила Бяла, — месяцем чистым из мертвой косточки вырезала, соком калиновым алым выкрасила, в уста поцеловала…

Побежали братья в другой раз под калиновый куст искать сестрины игрушечки. Да только ничего не нашли. Разбежались человечки, расселились по всему телу матери-Земли, стали ее щипать-щекотать. Рассердилась Земля на Бялу:

— Разве затем наделила я тебя силой наравне с братьями?

Отняла Земля у дочери колдовскую силу, хотела стряхнуть с себя да сломать костяные игрушечки.

Тут упала Бяла на материнскую грудь, стала слезами заливаться, обратилась широкой рекой. И по берегам той реки тотчас расселились человечки, стали деревни да города строить.

И стала Бяла игрушечкам своим — народу, из косточки мертвой чистым месяцем вырезанному, — да братьям своим заступницей. Шумит речка, у Земли-матушки за всякого просит…

— Вот так и бывает, — плаксиво пробормотала с постели Элька. — Все детям, а о матери никто не думает. А вот как они даются, дети-то.

Агата, едва сдерживая слезы, поспешно вышла прочь. Что сделала она не так? В чем провинилась перед Землицей, что та наказала ее худшим из испытаний — невозможностью ничего изменить и никого защитить? Бездействие изматывало и злило. Долгие годы была Агата хозяйкой, и не только домом — княжеством заправляла, пока супруг охотами да бабами себя тешил.

А вот как все повернулось. Далеко осталось уже ставшее родным Бялое, и из-за Эльки не могла Агата даже на вокняжение сына приехать, помочь Якубу справиться с уделом, которому княжение Казимежа на пользу явно не пошло. Как ни старалась Агата, а не сумела толком спасти Бялое от мужа, сына от топи не уберегла, дочь — от ненавистного замужества, а внука, еще нерожденного — от дочерней глупости.

Как же так получилось, что она, сильная, смелая, мудрая, сколько ни пыталась заслонить от беды тех, кто ей дорог, ничего не сделала?

Словно солью на живую рану сыпала травница, рассказывая свою сказку.

«Да что ты ревешь? — одернула Агата саму себя. Не умела княгиня Бялого мяста себя жалеть. Дело нехитрое, да полезного мало. — Сказку слушай. Сказки самое мудрое хранят. Сама Землица за дочерью уследить не сумела, а ты, получается, хочешь мудрее праматери всего сущего быть. Не о том молишься, не о том просишь. О мудрости надо просить, а не о всесилии. Ошибки всякий совершает, да не всяк умеет исправить. Сегодня ты бессильна, а завтра все по-другому повернется…»