Вспомнит и — раскается в содеянном…

Потому и строили так усердно и так страстно маленький кусочек России в далеком от нее и таком близком городе Харбине.

В 1929 году на КВЖД возник советско-китайский конфликт из-за управления дорогой. В каком-то смысле он был спровоцирован японцами, все больше внедрявшимися в Маньчжурию, но было достаточно и внутренних разногласий.

Советское правительство потребовало, чтобы все граждане СССР, работавшие на дороге, начали забастовку. Штрейкбрехерство определялось как антисоветский поступок.

«Я жила в своем мире и не замечала того, что происходит вокруг, не заметила и начала тех событий, которые позже изменили мою жизнь, — вспоминала Елена Якобсон, и, думается, то же самое могли бы сказать многие из ее сверстников. — …Мирная жизнь в Харбине нарушилась, семьи разделились по политическим убеждениям. В одной и той же семье муж мог бастовать, в то время как жена продолжала работать. Школьники тоже должны были участвовать в забастовке: нам не велено было ходить в школу. Некоторые оставались дома, другие шли в классы. Многие работники железной дороги не имели советских паспортов, и советское правительство призывало всех получить советское гражданство. Кто-то соглашался на это, другие же предпочитали оставаться «эмигрантами». Мой отец отказался участвовать в забастовке. Как врач он считал невозможным оставить больницу и пациентов. Я продолжала посещать уроки, а мама заменяла у нас в школе учительницу биологии.

После того как конфликт был улажен, советское правительство отомстило тем, кто оказался «нелояльным». На смену всем, кто отказался получить советский паспорт, из Советского Союза привезли новых рабочих… Для города начались новые времена — безработица, неуверенность, горечь и даже отчаяние».

Но, наверное, главным из тех разнообразных чувств, что испытывали в то время харбинцы, была все-таки растерянность: ведь они надеялись, что здесь, в городе с «руссейшим обликом», все останется прежним. Суверенный островок старой, дореволюционной России сохранится в неприкосновенности, какие бы ветры ни бушевали в Советском Союзе — стране совершенно новой, незнакомой, опасной. Здесь, в Харбине, жили другими опасениями — боялись хунхузов, пытались худо-бедно примириться с все возрастающим японским влиянием, отдавали себе отчет в том, что так или иначе жизнь будет меняться, но не думали, что именно так.

Не верили, что «рука Москвы» дотянется до этих отдаленных мести многим в буквальном смысле слова сожмет горло до судорог…

Елена Якобсон вспоминает, что очень резко изменилась в эти дни атмосфера в школе: постепенно возвращались дети, чьи родители бастовали, их встречали на уроках как героев, тех же, кто продолжал учиться в тревожное время, считали предателями. В считапые дни школа стала совершенно советской по духу — «на нас давили и пытались заставить «заклеймить» своих родителей, если они не участвовали в забастовке. Классными старостами выбирались молодые коммунисты… Они утверждали, что мы предали свою страну и, следовательно, потеряли все свои права… Некоторые учителя тоже вели себя по отношению к нам злобно и презрительно».

Особенно отличались этим новые учителя, приехавшие из Советского Союза взамен уволенных небастовавших. Постепенно произошли изменения и в школьной программе: предметы стали преподавать в свете марксистско-ленинского учения, с точки зрения классовых интересов, классовой борьбы. Любимые литературные герои «пересматривались» и переоценивались, русская история корректировалась в соответствии с революционными завоеваниями…

Как уже говорилось, в 1925 году в Харбине возникла фашистская группировка Константина Родзаевского. На первых порах она была довольно слабой, совершала антисемитские вылазки, провоцировала уличные драки и мелкие беспорядки, 7 ноября и 1 мая регулярно устраивая демонстрации у советского консульства. Но события, происходившие на КВЖД, позволили этой группе усилиться. Японцы предложили Родзаевскому свою финансовую и политическую помощь: русским фашистам выдали форму, сапоги, теперь они открыто маршировали по улицам Харбина, приветствуя друг друга фашистским взмахом. Популярность группы Константина родэаевского возрастала — какое-никакое, а это было реальное противостояние коммунизму.

Родзаевский составил программу Русской фашистской партии, которая предрекала неминуемую гибель советского режима и обосновывала глубоко национальную природу фашизма — среди предшественников называли московского князя Ивана Калиту, а также шефа московской полиции начала XX века Сергея Зубатова.

По версии Антона Уткипа, японские спецслужбы связались с Родзаевским незадолго до оккупации Харбина. Русские фашисты понадобились не столько для шпионажа и диверсий в СССР, сколько для более насущных пока дел — распространения наркомании, проституции, для вымогательства денег. «То, что начиналось как политическое движение, — пишет Уткин, — стало постепенно вырождаться в организованно преступность, а РПФ становилась частью контролируемой японцами маньчжурской мафии».

К середине 1936 года фашистская партия заметно окрепла. Численность ее возросла, у нее появились свои издания, она вела пропаганду в школах. В Цицикаре у нее была своя радиостанция, вещавшая на СССР. Русскими фашистами начали интересоваться в Риме и Берлине. Готовились к «боевому крещению», и оно не заставило себя долго ждать.

В начале ноября 1936 года группа русских фашистов, прошедшая ускоренный курс обучения диверсионной работе, переплыла Амур в районе Благовещенска и начала нападать на людей, другая такая же группа перешла границу в районе разъезда 86 (будущей станции Отпор) и прошла по шпалам 400 километров до Читы. Здесь 7 ноября, смешавшись с демонстрантами, фашисты начали разбрасывать листовки, в которых обличались преступления Сталина. По иронии судьбы арестованы были демонстранты, у которых в руках оказались эти листовки, а харбипскпе фашисты благополучно скрылись…

В книге Владимира Варшавского «Незамеченное поколение» рассказывается, в частности, о том, как примерно в это же время молодежь русского происхождения формировала во Франции фашистскую партию. Чем же так привлекала к себе молодежь фашистская идеология?

«В любом политическом движении, созданном эмигрантскими сыновьями, мы находим в том или ином сочетании идеи «нового средневековья», евразийства и национал-максимализма, — пишет В. Варшавский. — Но, конечно, еще сильнее влиял «дух времени» — могучее притяжение фашистской революции. Как когда-то социализм увлекал их отцов, фашизм увлекал «потерянные поколения» европейских молодых людей обещанием возможности принять участие в огромном и творческом деле политического и социального преображения».

Идея преображения своей далекой Родины была самой привлекательной и казалась абсолютно реальной. Японцы сразу же разглядели в русских фашистах одержимость и готовность к борьбе, которые были им необходимы в тот исторический момент.

Японские власти в Маньчжурии нередко использовали русских фашистов в своих интересах, тем более что организация росла, к ней примыкали не только молодые, но и взрослые люди, часть университетских профессоров гоже прониклась фашистской идеологией. Между тем некоторые преподаватели высших учебных заведений Харбина совершенно серьезно полагали, что революция поможет «вымести и очистить мир». В частности, так считал известный в Харбине юрист Н. В. Устрялов, преподаватель на юридическом факультете, где училась Елена Якобсон.