На вокзал прибыл слегка очумевший от давки. Дезертиры, спекулянты-мешочники, обыватели из самых малоимущих облепили его плотною серой массой, так что пришлось продираться, мучаясь табачным дымом и страшась за карманы.

За прошедшее время Харбин изменился – и нельзя сказать, чтобы как-то неуловимо. Нет, переменился он вполне осязаемо, и в самую худшую сторону. Заметно прибавилось на улицах господ офицеров. Некоторые передвигались пешим порядком, но в основном – на извозчиках. Причем господа были вида очень разболтанного, и по всему – шатающиеся без всякого дела. Многие сильно нетрезвые. Это утром-то! Что ж здесь делается по вечерам? Проезжали Екатерининский сквер: на аллеях полно развинченных, нечесаных юнкеров, большей частью – с барышнями. Вели себя юнкера так, словно находились у дам в будуаре.

Обогнули Соборную площадь.

Господи, а это еще кто?

Возчик угадал его мысли:

– Вот, барин, полюбуйтесь-ка: нашенская милиция. Полиции нынче мало, говорят – плоховато у генерала Хорвата стало с деньгой, содержать не на что. Так вот – милицию соорудили. Это ж кому сказать! Срамота…

И верно: новомодные милицейские патрули были зрелищем исключительным. Обмундированные кое-как, с дикого вида повязками, большей частью без всяких знаков различия – напоминали они не стражей порядка, а нестроевых чинов из обозных частей, чудом уцелевших после неприятельского набега.

Все поголовно были безобразно пьяны.

Но имелось и еще кое-что, даже похуже.

На улицах оказалось полно вооруженных китайцев. Однако, в отличие от русских, они были прекрасно организованы и все заняты делом. Китайские постовые стояли возле ворот Гарнизонного собрания, посверкивали глазками (а также и примкнутыми штыками) у входа в Управление дороги. Но более всего удручало обилие китайских городовых. Павел Романович ностальгически заметил: они своей основательностью весьма напоминали русских, столичных, теперь уж почти забытых.

Вздохнув, он отвернулся. Однако буквально за следующим поворотом судьбе было угодно приготовить сцену еще более досадную и оскорбительную.

На тротуаре трое китайских полицейских, оттеснив к решетчатой арке ворот, били семерых (!) милиционеров из русских. Те даже и не пытались сопротивляться – побросав винтовки, повалились в пыль, лишь стараясь руками прикрыть головы и некоторые весьма важные органы.

Китайцы орали:

– Рус, твой время кончай! Теперь ты – ходя, теперь я – капитана!

Павел Романович наклонился, ухватил кучера за плечо:

– Стой!

Возница обернулся – лицо было отчаянным:

– Вашбродь, не надо! Ну их, пущай сами тут разбираются!

– Стой, тебе говорю!

Павел Романович пока не очень понимал, что станет теперь делать – а главное, как.

Ничего, подбодрил себя. Что-то придумается.

Однако ничего не потребовалось: едва экипаж остановился, китайские полицианты поддернули ремни, забросили винтовки за плечи и зашагали прочь – совершенно безмятежно, словно бы ничего не случилось. И даже не оглянулся ни один – вот до чего были в себе уверены.

Избитые милиционеры поднялись (за исключением одного) и топтались пока у стены. Слабо ругаясь, плевали кровью – а кто и зубами. Вокруг остро пахло луком и водкой. На Павла Романовича смотрели хмуро – чувствовалось, не терпелось им, чтоб избавитель побыстрее ушел.

Дохтуров почувствовал некоторое смущение. Хотя своим появлением он наверняка спас не один зуб, оставшийся на природой назначенном месте, впрямь пора убираться.

– Мм…

Павел Романович обернулся – мычал тот, седьмой, до сих пор так и не вставший. Маленький, худой, с востреньким серым личиком. Он сидел, прислоняясь спиной к водостоку, и мелко тряс головой. Рот широко раскрыт. В глазах – ужас:

– Мм-а…

Дохтуров подошел ближе:

– Что с вами? Встать можете?

Сидевший замычал еще сильнее, отчаяннее. Показал пальцем в разинутый рот.

Павел Романович наклонился, пощупал у него за ушами.

– Ну-ка…

Большим и указательным пальцами каждой руки взял мышастого человечка за нижнюю челюсть и дернул: на себя и вниз.

Тот всхлипнул, всплеснул руками. Рот у него закрылся.

Он недоверчиво и со страхом ощупал лицо, потом поднял глаза:

– Что это было-с?..

– А челюсть вам, сударь, выбили. Я вправил. Теперь поболит немного. Водки в ближайшее время не советую. И ничего горячего.

Павел Романович выпрямился, чтобы идти.

– Благодарствуем-с… – пролепетал маленький человечек.

Он попытался подняться, получалось не очень. Сотоварищи смотрели молча, и ни один не двинулся с места.

…Павел Романович думал сразу ехать в кавэжедэковскую гостиницу. Публика там пестрая, большей частью прибывшие по служебной надобности. Никто никого не знает. Никто никем не интересуется. Лучшего места, чтоб укрыться, и не сыскать.

Но когда свернули на Большую Мещанскую, Павел Романович заметил конных жандармов. А у самого входа в гостиницу Дохтуров еще издали разглядел двух городовых с шашками. Спросил ваньку и получил ответ: в городе неспокойно, ходят слухи, будто китайцы думают русскую администрацию выгнать и свою власть в Харбине поставить. Потому в людных местах сейчас полицейский контроль.

– А еще у нас «Метрополь» сгорел. Его, болтают, тоже китайцы пожгли, – добавил кучер. – Так что, ежели покою желаете, лучше на частной квартире.

Но частная квартира не годилась, потому что безопасность там была кажущейся: законопослушные харбинцы с большой охотой сотрудничали с полицией и о своих квартирантах непременно ставили в известность местный участок.

Оставалось одно.

– Поворачивай к Дорис, – велел Павел Романович кучеру. – Знаешь где?

Тот обернулся, поглядел с веселым недоумением, ничего не сказал и подстегнул лошадь.

«Ничего, – подумал Дохтуров. – Это ненадолго. Пробуду там сутки, не больше».

Возвращаться пришлось через площадь. Когда уж почти проехали, навстречу прокатила коляска с двумя седоками. Забавно: у расположившегося в ней господина были изрядные уши – большие, розовые, будто печатные пряники. Рядом сидела дама в простом синем платье и шляпке. Когда сравнялись, дама вдруг повернулась; Павел Романович ощутил ее взгляд – пожалуй, чересчур пристальный.

Знакомая?

Но оборачиваться было б невежливо, да и поздно – и потому Павел Романович тут же об этом забыл.

А в общем, все пока складывалось неплохо. И даже шляпная коробка, туго перевязанная белым платком, вопреки ожиданиям, хлопот пока не доставила. В поезде кот мирно дремал всю дорогу. Несколько раз просыпался, понятное дело, и Павел Романович кормил его краковской колбасой (в саквояже лежало полкруга), давал пить и чуть-чуть погулять в тамбуре. После чего кот соглашался терпеть дальше.