Джордж Ширинг замолк на полуноте, и через мгновение выразительный голос Грейс Джоунз наложился на неумолчный однообразный шум прибоя. Брэндинг сразу вспомнил о том, как они и Шизей до самозабвения занимались любовью под эту мелодию.

К своему величайшему удивлению, он почувствовал, что опять возбуждается. Он представил себе тело Шизей, раскинувшееся на постели, и желание побежало по венам, как впрыснутый наркотик.

Он поднялся с шезлонга, чувствуя, как оттопырились на нем брюки. Толкнув рукой дверь, он впустил на веранду мощный поток мелодии Грейс Джоунз. Воспоминания всколыхнулись в нем с новой силой.

Он шел через кухню, через гостиную, через холл, а музыка следовала за ним, как верный товарищ. Из ванной доносилось журчание воды, и он, распахнув дверь, вошел туда.

В ванной было жарко и парно. Брэндинг расстегнул брюки и стащил их с себя. Потом и рубашку. За занавеской душа он видел темнеющее тело Шизей. Она сидела спиной к нему. Ее вытянутые руки сжимали воронку душа, направляя струю воды на тело. Вот и его эти руки только недавно так держали кое за что.

Эрекция была что надо. Он чувствовал мучительную пульсацию в паху и судорожно втянул в себя воздух. Настоящая секс-машина. Будто ему снова двадцать пять.

Наблюдая, как Шизей моется, Брэндинг улыбнулся. Он вспомнил, как воспротивилась она, когда он хотел развернуть ее к себе спиной. Наверно, не хотела, чтобы он овладел ею сзади, как это делают животные. А вот сейчас он проделает с ней эту штуку, хотя он никогда не пробовал так заниматься любовью ни с Мэри, ни с женщинами, с которыми он встречался до нее.

Он весь дрожал от нетерпения, видя ее силуэт сквозь полупрозрачную занавеску с нарисованными на ней фиалками...

Брэндинг быстрым движением отодвинул занавеску и замер, уставившись на голую спину Шизей.

Это было одно из тех мгновений в жизни, которые длятся не более доли секунды, но кажутся длиннее вечности. Они врезаются в сознание и жгут его расплавленным свинцом. Вот такое с ним было, когда он узнал, что у его дочери дислексия. И когда узнал, что Мэри, женщина, которую он любил, фригидна. Крохотные мгновения жизни, но в то же время насыщенные такой энергией, что безвозвратно меняют все на свете.

Брэндинг смотрел в остолбенении на спину Шизей, вернее, на ту мерзкую тварь, что была вытатуирована в мельчайших подробностях на этой спине, — на паука. Паук был гигантский, покрывая почти всю спину. Восемь красных отвратительных глаз красовались на маленькой головке. Две пары сочащихся ядом отростков, которыми паук обезвреживает и убивает свою жертву. Восемь волосатых лапок протянулись от одной лопатки до другой, от верхней части одной ягодицы до другой.

Затем Шизей почувствовала его присутствие. Она повернула к нему голову. Торс при этом немного изогнулся, и мышцы спины привели в движение паучьи лапки, — и это отвратительное существо изобразило танец под сладкую мелодию Грейс Джоунз.

И тут Брэндинг не выдержал. Он страшно закричал.

* * *

«Я, наверное, схожу с ума», — подумала Томи. Стемнело, и пошел дождь, будто занавес упал на последнюю немую сцену, знаменующую окончание спектакля. Дождь был красным или голубым, смотря по тому, мимо какой светящейся вывески она проходила.

Невероятное количество зонтиков заполонило улицы Токио, превратив их в поля, на которых произрастают странные черные цветы, которые шевелятся и дергаются под порывами ветра то вверх, то вниз и по натянутым нейлоновым лепесткам которых стекают круглые капли дождя.

Фары проезжающих машин освещали, как юпитеры во время киносъемок, эту живую, копошащуюся человеческую массу, время от времени вырывая из темноты то руки, то лица, будто сегменты гигантской сороконожки, спешащей к себе домой по улицам ночного Токио.

Томи шла домой с работы и заскочила в ярко освещенный зал игральных автоматов. У нее промокли ноги, и ей надоело, что ее постоянно швыряет в лужи эта изгибающаяся на бегу чудовищная сороконожка.

Целый день она пыталась узнать местонахождение Николаса Линнера. Сначала она позвонила ему на работу в «Сато Интернэшнл», но там ей сказали, что его нет, и никто не знает, когда будет. Домашний телефон не отвечал. Она опять позвонила в «Сато» и попросила соединить ее с вице-президентом фирмы. На этот раз ей удалось узнать причину отсутствия Николаса, и наудачу она спросила номер телефона его лечащего врача. Позвонив в клинику, она поняла, что ей наконец повезло. Ей сказали, что Николас там часто бывает и что завтра утром он придет на консультацию к д-ру Ханами. Томи решила встретиться с Николасом в приемной врача.

Но, по правде говоря, Николас Линнер не особенно занимал ее мысли. Она больше думала о Сендзине Омукэ. Этот человек получал все больше и больше власти над сердцем сержанта полиции, и этот факт весьма ее смущал. Надо положить этому конец и в будущем, думала Томи, уметь справляться с такими проявлениями, которые ей казались нарушением служебного долга.

Сендзин Омукэ был не только ее непосредственным начальником, что уже само по себе предосудительно, но он был к тому же Сендзином Темным, как его прозвали в отделе по расследованию убийств. Он был чем-то непонятным. По слухам, его побаивались даже те, кто рекомендовал его на пост начальника отдела.

То, что ее тянуло к такому человеку, было причиной постоянного тревожного состояния Томи. И именно поэтому в этот дождливый вечер она решила повидаться с Негодяем.

Негодяй, известный также под именем Седзи Кикоко, был ее лучшим другом. Они дружили еще со школьной скамьи, и именно Негодяй поддержал ее, когда ей пришлось порвать с семьей и со всей прошлой жизнью. В этом плане он был похож на Сендзина, который тоже видел ее достоинства и принимал ее такой, какая она есть, а не смотрел на нее как на женщину, которую надо поставить на свое место. В благодарность за это Томи подтягивала Негодяя по предметам, в которых тот отставал, особенно по философии, из-за которой он чуть не вылетел из школы.

В результате между этими двумя образовались тесные связи, которых у Томи никогда ни с кем не было, даже — в особенности! — с членами ее семьи.

Негодяй жил в «усагегойе». Это японское слово буквально означает «кроличья нора». Так называют современные кварталы в Токио — маленькие, темные, душные. Но для многих и нора годится, чтобы переспать.

Эта «усагегойя» находилась в Асакузе — в районе, популярном среди актеров театра Кабуки и борцов сумо. Томи больше всего нравился этот район города, но он также нагонял на нее тоску, напоминая ей о ее низком положении в обществе. Сержанту полиции средства не позволяли здесь жить, даже в такой «кроличьей норе».

Негодяй оказался дома. Но, впрочем, в эти часы он всегда был дома, возясь со своим компьютером, который уже теперь соображал в два-три раза быстрее, чем тогда, когда он им обзавелся. Именно обзавелся, а не купил: Негодяй никогда ничего не покупал, если была возможность получить по бартеру. В уединении своей квартиры ему нравилось совершенствовать приобретенные вещи. Здесь он мог утвердить свою личность, как он говорил, без особых душевных затрат. Но Томи знала, что эта работа требует такой же внутренней сосредоточенности, как медитация дзен-буддистских монахов и ее собственные боевые искусства, которые требовали большого физического напряжения, но вряд ли были более трудоемкими.