Ил. 7

Со сходным затруднением мы сталкиваемся, когда пытаемся полностью выделить весь вид целиком, двигаясь вниз по Древу и помечая красными чернилами всех предков Лулу. На этом пути нам не встретятся ни разрывы, ни сочленения – можно без помех спуститься к прокариотам в корнях Древа. Но если мы будем не только двигаться вниз, но и смотреть по сторонам, отмечая тетушек и дядюшек, двоюродных братьев и сестер Лулу и ее предков, а затем раскрашивая эти боковые линии, то в конце концов красной станет вся ветвь, к которой принадлежит Лулу вплоть до того места, расположенные ниже (раньше) которого узлы (например, точка А на ил. 8), без сомнения, принадлежат к другим видам (если раскрасить их, красные чернила «протекут» на соседние ветви).

Ил. 8

Остановившись здесь, мы можем быть уверены, что красным помечены только те особи, которые принадлежат к тому же виду, что и Лулу. Вопрос о том, не упустили ли мы какие-то ветви, принадлежащие к тому же виду, останется спорным, но решить его раз и навсегда не получится, поскольку, повторю, здесь нет никаких тайных знаков, никаких сущностей, которые бы позволили нам разрешить сомнения. Как отмечал сам Дарвин, если бы не границы, проложенные временем и исчезновением связующих звеньев, то мы не могли бы создать для живых организмов «естественной классификации», но их можно бы было расположить в «естественном порядке» (определяющемся их происхождением): для «размежевания» таких классов требуется, чтобы сохранившиеся до наших дней формы разделяло значительное расстояние.

Теоретическое понятие вида, предшествовавшее теории Дарвина, опиралось на две фундаментальные идеи: принадлежащие к разным видам индивиды обладают разными сущностями и «поэтому» они не скрещиваются меж собой. Впоследствии мы поняли, что, в принципе, могли бы существовать две группы популяции, различающиеся лишь тем, что из‐за небольшой генетической несовместимости они бы не давали потомства при скрещивании. Будут ли они образовывать два разных вида? Члены этих подгрупп могут одинаково выглядеть, питаться, делить экологическую нишу и быть чрезвычайно схожими между собой с точки зрения генетики, но оставаться репродуктивно изолированными. Различий между ними будет недостаточно для того, чтобы счесть их разновидностями, но они будут удовлетворять важнейшему критерию, позволяющему выделять отдельные виды. Строго говоря, существуют «виды-двойники», отношения между которыми практически так и выглядят. Как мы уже отмечали, на противоположном конце шкалы располагаются собаки: различия в их морфологических типах видны невооруженным глазом, они приспособлены к всевозможным условиям и при этом не являются репродуктивно изолированными. Где же провести черту? Дарвин показывает, что для продолжения исследований нам не нужно проводить ее так, как это делают эссенциалисты. У нас есть все основания признать подобные крайние случаи маловероятными: как правило, генетическое видообразование означает существенные морфологические различия, или разные ареалы обитания, или (что всего вероятнее) и то и другое вместе. Если бы такое обобщение не было в целом верным, понятие вида было бы несущественным, но нам вовсе необязательно спрашивать, какая степень различия (в дополнение к репродуктивной изоляции) необходима для различения подлинных видов122.

Дарвин показывает, что такие вопросы, как «В чем разница между разновидностью и видом?», подобны вопросу «В чем разница между полуостровом и островом?»123. Предположим, во время прилива вы видите остров в полумиле от берега. Остров ли это, если в отлив до него можно дойти, не замочив ног? Перестанет ли он быть островом, если построить к нему мост? А если – дамбу? А если между полуостровом и материком прорыть канал (подобный каналу Кейп-Код), превратится ли он в остров? А если канал образуется вследствие урагана? Такие вопросы хорошо знакомы философам. Это – сократический метод уточнения определений или изыскания сущности: поиск «необходимых и достаточных оснований» для бытия-неким-Х. Иногда практически любой понимает бессмысленность таких расспросов – очевидно, что острова лишены подлинных сущностей, а имеют – в лучшем случае – номинальные. Но иногда все еще может показаться, что существует серьезный научный вопрос, требующий ответа.

Со времен Дарвина прошло больше столетия, но биологи (а еще чаще – специалисты по философии биологии) продолжают спорить о том, как определить вид. Разве ученые не должны давать определение используемым ими терминам? Да, конечно, но не во всех случаях. Оказывается, существуют разные понятия видов, по-разному использующиеся в биологии (например, используемое палеонтологами мало подходит для экологов), и нет определенного способа, который позволил бы их объединить или выстроить в иерархию, увенчанную одним (и самым важным) понятием вида. Так что я склонен считать продолжающиеся споры скорее рудиментом аристотелевской аккуратности, а не полезным качеством биологической науки124.

Пытаясь понять, образуют ли потомки Лулу более одного вида, мы должны были заглянуть вперед и проверить, появятся ли в будущем какие-либо крупные ветви, а затем – если где-то выше в кроне Древа Жизни произошло видообразование – вернуться назад. Мы не задались важным, по всей вероятности, вопросом о том, когда именно можно сказать, что видообразование произошло. Удивительное природное явление – видообразование: в момент, когда оно происходит, невозможно сказать, что оно происходит! Много позднее можно сказать, что оно произошло, задним числом отметив событие уже после того, как станет ясно, что оно имело определенные последствия. Это не вопрос ограниченности наших познавательных способностей – можно подумать, мы смогли бы указать на момент видообразования, будь у нас микроскопы получше или располагай мы машиной времени, чтобы вернуться в прошлое и провести наблюдения в подходящий отрезок времени! Дело в объективной особенности самого бытия моментом видообразования: событие не может обладать ею лишь в силу своих пространственно-временных характеристик.