Даже великие княжны не брезговали стезёй сестёр милосердия. Но здесь, в Сибири? Ладно, будем посмотреть…

— Младший унтер-офицер Харитонов характеризует тебя со всех сторон положительно. Вместе с рекомендацией отца Афанасия это серьёзная заявка на мою протекцию. Поэтому я осмелился оформить тебя пока вольнонаёмным разнорабочим лазарета с жалованием о двадцати пяти рублей в месяц. Не удивляйся, обустройство и оснащение нашего лазарета, как и финансирование группы сестёр милосердия исходит совместно из благотворительного иркутского товарищества воспомоществления фронту и частично РОКК. А я помимо начальствования над лазаретом исполняю доверенные полномочия от совета и право распоряжаться выделенными средствами.

— Премного благодарен, Иван Ильич, — слегка поклонился я, — простите покорно, а как же тогда моя просьба о направлении в действующую армию?

— Никуда от тебя, Гаврила, фронт не денется, — раздражённо дёрнул щекой Вяземский, — пока ещё до него доехать надо, — он кивнул на перрон за окном, — такими темпами, дай бог, к марту до границы с Австро-Венгрией попасть! А медицинское заключение по состоянию твоего здоровья и годности к строю я и сам подготовить смогу. Невелика премудрость. А в Самаре уже с комиссией помогу, по словам Демьяна, ты на удивление крепкий парень, не пропадёшь. Уж если таким охотникам в Русскую Армию отказывать, уж и не знаю тогда кого брать! — военный врач РОКК улыбнулся и осторожно похлопал меня по плечу, — но я вызвал тебя не только для того, чтобы сообщить о твоём положении. С утра начальник эшелона сообщил, что вместо двух часов простоим до утра. Потом уже в пути постараемся нагнать. Придётся пропустить несколько станций и идти до Самары в курьерском режиме. Так вот. В Самаре времени будет катастрофически мало: эшелон уйдёт на переформирование, и я боюсь, что по этой и нескольким другим причинам не будет времени докупить необходимый недостаток оснащения для лазарета. Всё, что положено и не было нам выдано в Иркутске армейской интендантской службой мы дополучим в Самаре. Но есть ряд медикаментов, инструменты, которые я надеялся приобрести по совету коллег в Челябинске, но до него около ста пятидесяти вёрст и эшелон, опять же, прошёл до Златоуста, так как здесь на путях его ожидают несколько прицепных вагонов с грузами для фронта. Так вот… — Иван Ильич на некоторое время замолчал, отхлебнув чаю из стакана, — я хотел бы попросить тебя, Гаврила, сопроводить меня в город и помочь. Чтобы взять с собой нижних чинов из личного состава лазарета, понадобилось бы разрешение начальника эшелона, а у нас с поручиком Глинским имеются э-э-э…некоторые разногласия, боюсь, время зря потрачу.

— Располагайте мной, Иван Ильич, как вам будет угодно. Тем более, и самому кое-чего прикупить надо бы, а то оборванец оборванцем, неприлично-с, — я постарался сидя принять стойку «смирно».

— Отлично, голубчик, просто великолепно! — расплылся в улыбке Вяземский, — с твоей помощью мы к ужину наверняка обернёмся, кстати, ты позавтракал?

— Не успел ещё, кипяток…

— Тогда тебе полчаса на всё про всё. Демьяна я предупрежу. Свободен, голубчик.

— Есть, Иван Ильич! — несмотря на моё гражданское положение, я всё-таки решил продолжать гнуть линию уставного общения.

Вернувшись, я как раз подоспел к завтраку. Гречневая каша с постным маслом и сушёной тыквой поразила меня в самое…самый желудок и завоевала моё сердце навсегда. Организм просто выл от восторга. А крепкий душистый чай с дымком и свежими калачами, прихваченными Семёном по дороге за кипятком, и вовсе привели меня в эйфорическое состояние духа. Даже ожидание вечерней стрелки с местными отморозками никак не могла испортить. А я уж и забыл в своей прежней жизни, что значит просыпаться, когда у тебя нигде ничего не болит.

Ровно через тридцать минут, судя по трофейным часам младшего унтер-офицера, врученным мне «во временное пользование» я уже был полностью собран, застёгнут на все шинельные крючки, с двумя полотняными мешками за пазухой, и стоял у выхода из сестринского вагона.

«Полностью собран» — в прямом и переносном смысле. Санитарная группа моего вагона снабдила меня дюжиной указаний кому чего купить индивидуально, а также «для обчества». Узнав же от Семёна, что я обучен грамоте, Демьян сурово кивнул и достал заначенный кусок обёрточной бумаги и карандаш, затем вручил их мне со значением для составления списка покупок, пробормотав: «Артельным будешь!».

Такое доверие объяснялась тем, что пока я беседовал с Вяземским, солдатский телеграф донёс до моих соседей об особом расположении ко мне Ивана Ильича и, самое важное, новость о длительной стоянке и отсутствии в дальнейшем длительных остановок аж до самой Самары. Народ немедля оживился не только насчёт махорки и сушек, но и в отношении множества других товаров, столь необходимых в солдатском быту. Демьян, ехавший уже не первый раз этим путём, пояснил мне, что цены с приближением к фронту растут с небывалым энтузиазмом, мешочники и спекулянты, как их не гоняют жандармы, лезут из всех щелей, а объёмы чёрной торговли, в том числе и военной амуницией, заставляют обращать на себя особое внимание не только Генеральный штаб, но и Жандармское полицейское управление железных дорог. Так что, сам должен понимать, если сейчас не закупиться всем необходимым, потом будет просто не на что.

От всего этого дохнуло до боли знакомым и далёким из времён СССР, да и позже не потерявшим своей актуальности ветром: соль, крупа и спички при любом раскладе лишними не бывают.

Коллежский асессор показался из вагона не один, а в сопровождении сестры милосердия, одетой поверх привычной уже мне серой формы с фартуком и красным крестом в полурасстёгнутое длиннополое шерстяное пальто с меховой оторочкой и капюшоном. Моего недолгого пребывания в этом времени было достаточно, чтобы оценить стоимость подобной одежды. Как, впрочем, и отделку кожи чёрных ботов с высокой шнуровкой на ногах молодой женщины. Моего же опыта из прошлого времени вполне хватило, чтобы по достоинству отметить и овальное, несколько измождённое лицо с тонкими чертами и огромными, на пол-лица серыми глазами сестры милосердия. Ни грамма косметики, небольшой румянец на щеках и обветренность бледной кожи лица. На руках девушка носила серые кожаные перчатки.

Иван Ильич выглядел настоящим франтом в прекрасно сидящей на крепкой фигуре офицерской шинели, с серебряными погонами о двух серебряных же звёздах. Сапоги его отражали утреннее скупое солнце. Борода и усы аккуратно расчёсаны, а щёки гладко выбриты до синевы. Я, к стыду своему, вспомнил, что последний раз приводил в порядок растительность на лице больше суток назад. Эх, поздновато кинулся. Надеюсь, мой излишний румянец воспримут как реакцию на мороз.

Коллежский асессор первым соскочил со ступенек вагона, подавая спутнице руку и помогая сойти