– Да нет, они по возрасту-то и Союза помнить не очень-то должны были. Да и в той, советской, клятве против ядерной войны я бороться обещал, а под зомбячьи зубы подставляться – ни фига.

– Вообще-то Уголовный кодекс освобождал от ответственности врача, не оказавшего помощь, если оказание помощи представляло угрозу жизни и здоровью самого врача, – глубокомысленно заметил Крысолов, крутя в пальцах рюмку. Старый и Дмитрий в унисон хмыкнули.

– Ага, мне только УК тогда цитировать им надо было. Они бы мне живо апелляцию устроили… из «макарыча». Ладно, взяли мы с Татьяной набор и побежали с ними, вернее, перед ними, «сердечник» и «сахарник» в машине остались. Забегаем в «стекляшку», на полу девка: красивая – слов нет. Грудь-лицо-фигура-зубы.

– Зубы – это ты правильно заметил, – криво усмехнулся Старый.

– …Угу, – кивнул Дмитрий, хрупнув огурцом, – и уже у нее гаспинг пошел.

– Это чего? – поднял бровь кверху Крысолов.

– Перед смертью многие так дышать начинают, – разъяснил Старый, – ну ты сам видел, воздух ртом хватают…

– …Да. Ну а нам что делать остается – летеха в спину стволом тычет, орет, натуральная истерика у него, спасай давай, а то тебя раньше завалю… Мне повезло, что я, когда сгребал все в кучу, заодно и маску Лаердала в пакет бросил – на лицо накладывается, чтобы, значит, не рот-в-рот дышать, а некое подобие гигиены соблюсти. Так-то мы ею не пользовались, мешок АМБУ гораздо удобнее, а тут, видишь, пригодилась. Наложил я маску эту девчонке на лицо, давай искусственное дыхание делать, сам думаю, если «перекинется» и меня куснет, первым делом ей голову расшибу, чтобы никого больше, а главное, Таньку не покусала, а уж вторым, лейтенанта-гада привалю, мне все один хрен тогда будет. Главное, не знаю, может, помереть не только от укуса можно. Может, и в процессе реанимации можно насмерть заразиться, типа как туберкулезом. За пульс взялся – трепетнуло там что-то и стихло. Кричу Татьяне – давай массаж делай, та плачет, тоже ведь боится, но качает. А сколько в ней веса – сорок кэгэ вместе с ботинками. Я летехе – мол, ты покачай, посильнее сестры моей ведь будешь. Так что мне он ответил?

– «А я не умею, вам за это деньги платят!» – предположил Старый.

– Точно. Про деньги только не сказал, а так – развел руки в стороны и типа все объяснил. Сержант тоже башкой трясет. Блин, помню ведь, говорила нам преподша на курсах: «Мы – инфантильное общество, привыкшее, что за все отвечает кто-то, но не мы сами»… Вот и лейтенант тот – он сам, его преподаватели и друзья его – все они на чистом серьезе считали, что реанимация, которой их в училище обучали, – нечто параллельное их основным обязанностям. Их задача – пистолет на форме носить, ну злодеев искать, не без того, а лечить врачи должны… а ты еще говоришь – водители… Я бы и сам качать взялся, да так рассудил: ежели что – опаснее с этой стороны будет.

– А помнишь, новые руководства по реанимации приходили? Американской анестезиологической ассоциации? Там ведь говорилось, что можно и не дышать в общем-то, только непрямой массаж сердца делать? – вспомнил Старый.

– Так а кто их читал, кроме анестезиологов, да и то не всех? – резонно заметил Дмитрий, пожав плечами. – Летеха сам ни дышать, ни качать не умел, но твердо помнил, что надо и качать и дышать: без этого реанимация неэффективна. И что я ему, под стволом буду что-то доказывать? В общем, реанимируем мы – изо всех сил, кстати, старались – а вдруг, думаю… Может, поэтому и не «перекинулась» так быстро, все же смерть коры мы минут на тридцать отсрочили. И адреналин кололи, и атропин. Я вижу, Танюха из сил выбилась, сменил ее, шепнул только: «Дави к земле голову», а сам, будто невзначай на руку покойнице коленкой наступил. Она поняла, кивнула. Да, так говорю, минут на тридцать нас хватило, потом все же кора отлетела – зашевелилась под нами девчонка та милицейская, глаза открыла. Я вторую руку прижал, сам на нее навалился – в другой раз, может, мечтал бы о таком, а тут… Кричу Таньке: «Голову, голову держи», смотрю, а она все ближе к мертвячке клонится, в глаза ей смотрит – да вы знаете, какой у них взгляд сразу, как воскреснут. (Старый и Крысолов серьезно кивнули, а Артем вспомнил, что, когда голова матери показалась над печкой, он чуть не подался к ней, хоть и лютостью неживой разило от ее взгляда. Благо батя тогда из сеней прибежал.) Я летехе: «Стреляй!» – а у того руки трясутся, голова тоже: «Не могу…» Сержант нас спас – Таньку оттолкнул да зомбачке голову в куски и разнес… Я только зажмуриться успел да губы плотнее сжать, чтобы кровь на слизистые не попала. А лейтенант как с ума сошел – да так и было наверное… «Ты что?!! Ты что?!! Я ж любил ее! Они же оживили ее!!!» Не успели опомниться – бац сержанту в башку, прямо в лоб. Видать, обалдел от такого, на нас посмотрел дико, – и себе тоже – бац! Три трупа ментовских – и мы с Танькой посередке. Тут в дверях шорох – я уж думал, зомбаки ломятся, нет, «сахарник» наш на выстрелы прибежал. Мы пока объяснили ему, что к чему, – как в той пластинке «По следам Бременских музыкантов»: «…Взревел мотор!» – мы на улицу: тю-тю наша «аудюха», вместе с «сердечником». Главное, не знаю, что дальше-то делать. «Сахарник» осмотрелся, да и говорит нам: «Продукты надо брать и оружие. Как раз это у нас и есть», – и на стволы кивает да на полки кафешечные. Ну какая там еда – пицца, чипсы да шоколадки. Однако все ж таки перекусили, хоть немного, с собой взяли – «сахарник», Филинов его звали, вспомнил, а по имени-отчеству уже и не помню как, поморщился, правда: на таких продуктах, говорит, долго не протяну, особенно теперь. И инсулина у меня, говорит, нет. Я хвать-похвать – точно, не взял, когда из реанимации деру давали! Вспомнил я тогда, что неподалеку от нас дружок мой, Игорь Тимошкин, живет. А он тоже диабетик, у него инсулин должен быть по-любому, да и жратва диабетическая тоже должна водиться.

Взяли мы стволы милицейские, продукты, чего покалорийнее, да и пошли, озираясь, к Игорю. Филинов, молодец, двух зомбаков тогда по дороге завалил и шустера даже одного. Мы бы без него еще тогда пропали. Спрашиваю, где стрелять научился, а он сам бывший мент, оказывается. К Игорю дошли – он в коттеджике жил там, уже в частном секторе – возле дома упырь стоит. Филинов его «на раз» завалил, к дому подошли – дверь закрыта. Ну где у Игоря ключи лежат, я знал, зашли мы к нему. Инсулин нашли, Филинов снова поморщился: белорусский, «Моно-су», плохой очистки, он-то сам к «Актрапиду» датскому привык. Ну из двух зол выбирают меньшее, кольнулся он тем, что было, хоть немного, говорит, сушить перестало. Попробовали телевизор посмотреть – не идет ничего, у нас ведь типа «кабельное» телевидение было: из области на антенну приемника сигнал принимали, а потом по кабелю на телевизоры разводили. Ну и нас заодно – на деньги. А тогда, видать, приемник и накрылся, и все телепередачи в нашем городке. А «тарелки» у Тимохи, не знаю почему, не было. Пока по городу колесили, мы по радио в автомобиле кой-чего уловили – так, больше трепа, серьезной информации никакой.

– В первые два дня даже в Москве не сразу поверили, – угрюмо буркнул Крысолов, низко опустив голову.

– До сих пор не знаю, почему у нас так полыхнуло, – задумчиво проговорил Дмитрий, – я потом с кем ни разговаривал – так маленькие городки в основном лучше держались. А у нас, считай, в первый день все накрылось медным тазом.