— А теперь давай рассказывай свою историю, пока вино опять не погрузило тебя в трехдневный сон, — сказал Жиль, снова наполняя наши бокалы.

И я им все рассказал. Начал с того, как сэр Хьюг устроит ловушку с рассыпанным золотом в «Посохе епископа», потом об ужасных событиях в кафедральном соборе и так далее, со всеми подробностями. И сейчас, когда я оглядывался назад, вновь переживая эти события, но не участвуя в них лично, все они казались мне придуманными — скорее сказочной историей, чем реальностью. Воспоминание, как на меня брызнула кровь дьякона, заставило меня сделать паузу. Нож, которым он был убит, теперь висел у меня на поясе, и я вдруг задумался, в какие жуткие водовороты завлекает человека судьба. О смерти Билла я рассказал вкратце и сразу перешел к своему бегству, к долгим дням путешествия и, в конце концов, к возвращению в аббатство. Де Монтальяк перебил меня, спросив про Адрика, но Жиль, подняв руку, заставил его замолчать. А я уже говорил о последнем этапе своего путешествия. В те дни меня все еще переполняла смесь самых противоречивых чувств и эмоций: горе от потери будущего; печаль по погибшему Биллу; сожаление и раскаяние, от которых все горело внутри; невыносимый стыд за свой поспешный побег. Тело заживет быстро, но вот другие раны потребуют долгого времени, прежде чем затянутся. Так что я перешел к своему пребыванию под деревом на кладбище, и мои слушатели выказали достаточное благородство, посмеявшись над тем, как могильщики снабдили меня едой.

— Ну а все остальное вы знаете, — закончил я.

— Это верно, — сказал капитал. — Но ты, я вижу, устал. Мы тебя совершенно вымотали. Ложись, поспи, сон поможет залечить раны телесные и бальзамом прольется на раны душевные, заглушая пережитые ужасы.

И в самом деле, я только сейчас понял, насколько вымотан. Хотел было встать, но в ногах не осталось сил, и я бы непременно рухнул на стол, если бы Жиль не ухватил меня за пояс. К моему глубокому изумлению, он вскинул меня себе на плечо и понес из каюты, как охотник несет только что подстреленного оленя. Но капитан смотрел с одобрением, как мы уходим, и в глазах его была одна лишь озабоченность, а может, еще и грусть. Стоял ранний вечер, и по бледному небу бежали низкие облака. Огромный парус, раздутый ветром, нес корабль вперед, матросы сновали туда-сюда, занимаясь своими таинственными делами и не обращая на нас никакого внимания. Жиль отнес меня вниз. В остром углу, образованном на носу бортами корабля, был приготовлен тюфяк. Закрыв глаза, я растянулся на свежей, замечательно пахнущей соломе и едва заметил, что Жиль укрыл меня мягким тяжелым одеялом. Еще с минуту я ощущал, как подо мной раскачивается корабль, и чувствовал, что я вместе с ним лечу куда-то вперед, словно морская птица над волнами. Потом пришел сон безо всяких сновидений.

Я проснулся и сразу услышал шум воды под собой и ощутил на груди жуткую тяжесть. Вокруг было сумрачно. Продрав глаза, я увидел, что на меня пялится другая пара глаз, огромных, золотистых и довольно близко поставленных. И понял, что меня придавил к палубе гигантский кот. Судя по тому, какое уютное тепло образовалось в месте соприкосновения наших тел, а также по весьма довольному выражению мохнатой мордочки, он пребывал у меня на груди уже довольно давно. Кот был поистине огромных размеров, весь покрытый длинной серо-золотистой шерстью, дыбом поднимавшейся над головой. Острые уши украшали длинные кисточки. Среди этого моря шерсти мордочка кота казалась странно маленькой, а близко поставленные глаза над крохотным черным носом придавали ей доброе и умное выражение, немного насмешливое, как у обезьянки. Я осторожно поднял руку, чтобы погладить его по голове, а он в ответ вытянул свою огромную лапу и нежно коснулся моей щеки. Я почесал его за мохнатыми ушами, и он начал довольно мурлыкать. От этого по моему телу пошла легкая вибрация, достигая печенки.

— Доброе утро, — сказал я ему.

Кот зевнул, и его усы защекотали мне шею.

— Ты кто такой?

Кот встал и потянулся, распушив свой пышный хвост. Потом наклонился и потыкался носом мне в лицо этаким дружеским жестом, затем повернулся, проследовал по моему телу и ушел, все еще продолжая мурлыкать.

Я встал и вслед за котом выбрался на палубу. Солнце уже сияло вовсю, и холодный, сырой воздух быстро прогнал остатки сна. Как обычно, все на корабле были заняты — скребли палубу, чинили паруса, делали массу всяких дел, которые оставались мне совершенно непонятными. Никто меня не приветствовал, даже не взглянул в мою сторону, так что я решил сам все тут осмотреть. Вчерашний день прошел как в тумане, но сейчас корабль уже начал складываться у меня в уме в определенный образ.

Это было огромное, широкое судно. С того места, где я стоял, под самой мачтой, вздымавшейся ввысь, кажется, прямо из середины палубы, корабль словно бы загибался вверх и впереди, и сзади. В передней его части палуба поднималась под острым углом, образуя нечто вроде деревянного строения, по верху которого шел ряд амбразур. За ним торчала короткая мачта, указывавшая нам путь вперед, в зеленоватое с белыми барашками море. Позади меня палуба заканчивалась, упираясь в деревянную стену надстройки, в которой была дверь, ведущая в капитанскую каюту. Над ней располагалась еще одна палуба, поменьше, тоже защищенная стеной с бойницами. Должен сознаться, что я, человек совершенно сухопутный и привыкший к каменным стенам, нашел эти деревянные укрепления довольно странными. На мой взгляд, это было нечто вроде небольшого замка, построенного из дерева. Маленький деревянный замок посреди моря. Даже на верхушке мачты имелось нечто вроде миниатюрной крепостицы, этакая башенка размером с половину большой бочки. Я еще поозирался вокруг и заметил оружие, аккуратно составленное там и тут — пики и нескладные, угрожающие на вид алебарды, ощерившиеся во все стороны остриями и зазубренными крюками, похожими на когти; здоровенные гнутые абордажные крючья. И команду я разглядел получше: тут были люди любого роста и веса, одни светловолосые, другие черные. Все они сильно загорели и казались довольно мрачными и суровыми. И любой выглядел так, словно был готов немедленно схватить одну из этих жутких алебард и сокрушить все вокруг. Меня аж передернуло, но тут корабль накренился, парус над головой захлопал на ветру, и все тут же оторвались от своих дел и подняли глаза, напряженные и готовые ко всему. Тут я понял, что ошибся, приняв их сосредоточенность за суровость и мрачность; эти люди жили в своем мире, окруженном деревянными стенами, и здесь они ориентировались свободно, прекрасно его зная. Это действительно крепость, и они готовы ее защищать до последней капли крови.

Ветер, кажется, немного поменял направление. Раздались команды, матросы взялись за веревки, и парус — огромный кусок парусины — снова наполнился ветром. Я всем мешал, болтаясь под ногами, хотя никто из команды не обращал на меня ни малейшего внимания, словно на бессловесный сундук или бочку. Ныряя и лавируя между матросами, я пробрался в заднюю часть корабля, где обнаружил узкую лестницу, ведущую в маленькую крепость на крыше капитанской каюты. Я взобрался наверх и очутился на небольшой огороженной площадке. Вблизи деревянные укрепления выглядели гораздо более мощными: толстые, иссеченные зарубками, высотой с мой рост. А в середине этой площадки стоял человек, широко расставив ноги, как будто привязанный к огромному деревянному брусу, дергавшемуся и вибрировавшему у него в руках. Солнце было позади него, светило мне прямо в глаза. В сравнении с деятельной суетой внизу эта фигура являла собой образец спокойствия и непоколебимости. Развернувшись, я направился обратно к лестнице и тут столкнулся с капитаном, который, смеясь, отодвинул меня с дороги.