2. Литературный язык

Только к началу XVIII века на основе московской смешанной речи (койне) окончательно сложился общерусский тип языка, который и был положен в основу первых научных, публицистических и художественных текстов. Должно было пройти много времени, прежде чем этот язык, освобожденный от архаических форм церковнославянского и от неопределенных по семантике диалектных слов, предстанет в качестве известного нам теперь русского литературного языка. Именно этот «век рационализма» стал питательной средой для складывания норм литературного языка. Особенно сложной была ситуация в столице, здесь смешивались самые разные языки, наречия и говоры. Именно поэтому Петербург стал тем местом, где создавался новый русский язык в его литературных формах, где осознавались основные категории его системы.

Средневековые формы организации текста (слово в традиционной формуле-синтагме) здесь сменяются новыми принципами. Освобожденное от традиционного контекста слово становится основным структурообразующим элементом текста, которым теперь каждый автор волен распорядиться по своему усмотрению. Слово в новых контекстах получает возможность развивать не только метонимические (по смежности), но и метафорические переносные значения, различным образом выявляя семантику корневой морфемы в словосложении, словосочетании, словообразовании, в создании новых оборотов, конструкций, идиом и т.д. Слово становится автономной единицей и языка, и речи (Колесов 1989). Место традиционных, внутренне замкнутых жанров литературы, занимают новые, более свободные в отношении к творческому использованию слова, становится возможным авторство вполне уже оригинальных текстов, изменяется стилистическая направленность в комбинации прежде разведенных по разным жанрам и стилям слов, освобождение от устаревших или невыразительных лексем.

Развиваются синтаксические структуры, которые обогащают возможности общения, передачи информации и способности суждения: уступительные, условные, причинные и другие конструкции заменяют синтаксически одномерные типы выражения и доказательства мысли. В русском языке никогда не было такого обилия союзов и союзных слов (до трехсот), как в XVII веке, но тогда они представляли собою просто остатки строевых частей самого предложения, еще не утративших отчасти и своего конкретного значения слова – частиц, модальных или глагольных слов (типа хотя, естьли и под.). Суждение возникало на обломках слов, которые по закону иерархии уходили на задний план мысли, послужив материалом для оформления предложений нового типа. К началу XVIII века все они объединились по семантическим признакам в определенные группы, каждая группа обобщила свое значение до уровня грамматической категории, создавая тем самым вполне готовую форму для организации пробудившейся научной мысли. Впоследствии были внесены некоторые дополнения под влиянием языков немецкого (Ломоносов) или французского (Карамзин), но в целом русский синтаксис сложился как вполне самостоятельная форма мысли.

Самый болезненный для развивающейся науки вопрос – вопрос терминологии. В XVIII веке он решался с помощью калькирования главным образом латинских и греческих слов. Это традиционный путь оформления научных понятий, и в русском языке многие философские термины восходят чуть ли не к XI веку. Однако теперь в дело включалось собственно научное знание, и создавалась система терминов каждой отдельной науки. Прежде всего отточенной терминологии требовали от языкознания, и такая работа была исполнена начиная с XVII века (грамматика Мелетия Смотрицкого, авторитетная еще и для Ломоносова), но к началу XIX века процесс сложения лингвистической терминологии завершился, и русское языкознание было готово к восприятию новых научных идей (Кутина 1966; Рупосова 1987; Колесов 2003).

Завершается складывание национального литературного языка, который своей структурной законченностью и заданной особностью, ориентацией не на общее общеславянское, общеевропейское или еще какое-то общее, а на национально особенное как бы высекал из мраморной глыбы «славянского» (старославянского, церковнославянского, славянорусского и т.п.) стройную фигуру собственно русского. Одновременно это был процесс демократизации литературного языка и секуляризации научного знания. Развитие языкознания ближайшим образом было связано с развитием общества и расширением общественных интересов, и отразило их, и выразило. Деятельный XVIII век и здесь мистическому погружению в сущее предпочитал прагматические установки и практические результаты. Самым практичным в то время и было научиться говорить и думать понятно и правильно.

Именно поэтому первые литературные опыты были связаны с жанрами не художественными. Это научно-популярная, главным образом переводная литература, доступное для всякого просвещенного человека чтение, которое требовало и соответствующей обработки языка. Невыработанность норм языка, отсутствие строгой терминологии, условная приблизительность стилевых форм, а отсюда и неопределенность речевых форм, – вот та зыбкая почва, на которую ступила научная проза с первых же ее шагов вдоль невских берегов. Ощупью пробирались первые наши писатели в завалах старинных книг и сведений, разгребая их в поисках нового знания. Как это и привычно было России, новый язык и новые науки вырабатывались в дороге, на ходу, попутно с другими делами, которые казались более важными и неотложными.

Понятно, что первым делом практического характера стало создание нормативного – академического – словаря, над которым работали все выдающиеся научные, культурные и художественные силы второй половины XVIII века, а затем и начала XIX века. По примеру Французской академии была создана Академия Российская с задачей изучать русский язык и словесность в образцовых ее текстах, чтобы создать Толковый словарь русского языка. Академия за 58 лет работы (1783 – 1841) составила четырехтомный Словарь Академии Российской (более 43 тыс. слов), вышедший двумя изданиями, и подготовила к изданию последний словарь классического типа: Словарь церковнославянского и русского языка (1847), на листах которого обозначились контуры уже собственно русского словаря. Была создана важная база словарных данных, организована научная школа, на два века вперед обеспечившая создание словарей в России.

Большое значение в выработке норм литературного языка имели работы Μ.В. Ломоносова, достаточно глубоко изученные (Макеева 1961; Вомперский 1970). Норма в понимании Ломоносова – не функциональное, а художественно-стилистическое явление; нормативность он понимает в духе своего века, а XVIII век исходил еще из стилистики текста, постепенно преодолевая узкие рамки традиционных жанров, которыми определялись границы стилистических норм. Это понимание шло не от парадигмы языка-системы, которая еще не была осознана, а от речевых вариантов системы-текста, который пока еще только создавался как образцовый (парадигма в исконном смысле слова). Квалификация стилистических вариантов – знаменитая теория трех штилей – у Ломоносова создавалась не на функциональной (горизонтальной), а на временнóй (т.е. вертикальной) оси употребления слов и форм. Архаизм, согласно такой точке зрения, всегда предстает как форма высокого стиля, неологизм же обслуживает стиль смиренный, но и архаизм, и неологизм стало возможным использовать в границах одного общего жанра, а сложная система самих жанров взрывалась изнутри, тем самым придавая самостоятельную важность (особость употребления и окраску стиля) каждого отдельного слова в его отношении к другим словам – независимо от жанра, но в связи с особенностями его употребления. Традиция использования