– Ты сам знаешь, – говорит Рена, тяжело дыша, и он переводит взгляд на нее, смотря ей в глаза, – что тебя не пустят на борт драккара, даже если я попрошу. Хочешь отравиться в набег? Залезай в бочку и сиди тихо.

– Они меня найдут, – спокойно отвечает Витарр.

– Да. Только тогда, когда мы будем уже в море.

Ренэйст встает и подает ему руку. Витарр стряхивает снег с темных волос и переводит взгляд на пристань, на которой ныне кипит жизнь. Трудно сказать, сколько времени прошло с ритуала посвящения, но теперь воины готовятся к путешествию через Недремлющее Море. Даже когда Солнце и Луна сменяли друг друга над их головами, предки луннорожденных покидали родные берега и отправлялись в дальние плаванья в охоте за богатством и славой. Что бы подумали они, узнай, что теперь от этих набегов зависят жизни их потомков?

Тяжелый вздох срывается с его губ. Сестра права, иначе никак не попасть ему на драккар. Придется прятаться, как трусливая крыса, а после разоблачения почувствовать гнев конунга на собственной шкуре. Но ведь исключительно ради того, чтобы прекратить эти гонения, так стремится он отправиться в этот набег. Быть может, увидев, на что способен живой его сын, Ганнар-конунг прекратит винить его в судьбе мертвого?

Говорят, род Волка проклят. Как иначе объяснить то, что уже третье поколение подряд гибнут первенцы, будущие наследники? Снорре, первый сын Ленне-конунга, погиб в пятнадцатую свою зиму, во время исследования близлежащих к берегу пещер попав под обвал.

Ганнар был подле брата и не смог уберечь его от гибели. Может, Покоритель настолько невзлюбил Витарра потому, что видел в нем себя?

– Думаю, – говорит он, – будет лучше, если ты пойдешь собираться. Дорога предстоит долгая, да и нас не должны видеть вместе.

Ренэйст поднимает на него взгляд и кивает головой. Она ничего не говорит, да так, наверное, и легче. Что она может сказать ему после того, как он заставил ее пойти против воли не только отца, но и конунга? Тонкая девичья рука легко касается его плеча, и Ренэйст уходит прочь, оставляя за собой лишь дорожку ровных следов на снегу. Витарр провожает сестру долгим взглядом, а после смотрит на одну из бочек, что должна стать позорным его убежищем. Стучит он по крышке костяшками пальцев и уходит прочь.

Давно уже сложен у него заветный походный мешок, только и нужно забрать его. Направляется Витарр к дому конунга, когда, проходя мимо пристани, видит женскую фигуру, идущую к нему широким шагом. Узнает он Исгерд-ярл и досадливо цокает языком; уже не сделать ли вид, что не заметил ее, ибо ловит женщина его взгляд. Витарр смотрит на нее карими глазами своего отца и силится дышать спокойно.

Вдох. Шаг. Выдох. Шаг.

Снег скрипит под ее сапогами, да так, что, должно быть, во всем Чертоге Зимы слышно. Черные волосы женщины, еще не тронутые сединой, заплетены в две плотные косы, что падают на ее плечи и скованную панцирем грудь.

– Неужели покинул свою нору? – спрашивает она. – Устал зализывать раны, как собака, и решил показаться людям?

– Пока что людей я не вижу, Исгерд-ярл, – отвечает он. – Здесь только я и вы.

Ярл Трех Сестер гневно кривит губы, но ничего не говорит. Она обходит его, кружит над ним, словно ворона, и Витарру не нравится чувствовать себя жертвой стервятника. Он не понимает, почему вдруг Исгерд-ярл завела с ним разговор, но не думает, что это обернется чем-то хорошим. Витарр стоит, держа спину прямо, и ждет, когда женщине-птице надоест кружить вокруг него.

– А ты стал остер на язык. Помню, той зимой ты мог лишь скулить, щенок.

Жестоко бьет по самому больному. Дорогого стоит воину сохранить последние толики самообладания, и он отводит взгляд, глядя на паруса кораблей, что стоят на темной воде. Исгерд-ярл оборачивается, а после вновь обращает свое лицо к нему. Лицо, искаженное надменной, ликующей, ядовитой усмешкой.

Слишком поздно он понимает, что обрек себя на новые насмешки.

– Все мыслишь о плаванье? Ни один вождь не пожелает взять тебя на борт своего драккара, Братоубийца. Никому ты не мил. Никому не люб.

– Откуда вам знать? – цедит он сквозь зубы, впивая в Исгерд гневный взгляд. – Словно бы вы любимы хоть кем-то! Собственное дитя держится от вас в стороне, а жители островов так и ждут малейшей ошибки, чтобы вздернуть вас на дыбе!

Дышит он тяжело, и дыхание его белым паром касается лица женщины, словно бы высеченного из куска льда. Исгерд щурит зеленые глаза, обрамленные короткими колючими ресницами, и поднимает руку. Пальцы ее, покрытые многолетними мозолями, грубые и тонкие, прикасаются к его щеке, и Витарр вздрагивает от неожиданности. Женщина обхватывает его лицо обеими руками, он чувствует тепло ее ладоней, когда солнцерожденная рабыня, ставшая ярлом, говорит:

– Ах, Витарр! Как бы все хотели, чтобы это ты тогда утонул. Несчастное, нелюбимое дитя.

Исгерд смеется ему прямо в лицо. Толкает ладонями в плечи, и Витарр, не устояв на ногах, падает в снег. Он смотрит на небо, слышит злой смех удаляющейся птицы и думает о том, хотел бы Хэльвард жить так, как ныне живет его брат.

Пристань полнится женщинами и детьми, что провожают воинов в долгий путь. Матери, сестры, внучки, дочери и возлюбленные просят беречь себя, а сыновья, внуки и братья, не достигшие шестнадцатой весны, сетуют, что не могут отправиться с ними. Конечно, бывало, самых одаренных детей брали в набеги даже в возрасте двенадцати зим, только подобные исключения исчезли под слоем льда. О тех временах больше не вспоминают, и мальчишкам остается только мечтать.

Ладони Йорунн мягкие и нежные, а кожа ее пахнет сладкими травами. Она нежит лицо дочери, рассматривает его, стремясь запомнить, и одними губами, бледными и тонкими, шепчет молитвы богам. Ренэйст позволяет ей это, держит руки на материнских плечах и скользит взглядом по ее лицу. Когда они смотрят друг на друга, то знают один секрет; Хэльвард продолжает смотреть на мир их голубыми глазами.

– Моя нежная дочь, – шепчет Йорунн с печальной улыбкой. – Непоседливый мой волчонок. Когда ты успела стать настолько взрослой, чтобы сбежать из-под моего крыла?

Ренэйст перехватывает ее руки и прижимается к ним губами. Глубоко вдыхает материнский запах, стискивает тонкие пальцы и думает о том, будет ли она столь прекрасно пахнуть для собственных детей.

– Это должно было случиться, мама, – хриплым голосом отвечает Ренэйст. – Я могу лишь молиться о том, чтобы ты гордилась мной.

Кюна всхлипывает и резко сковывает дочь своими объятиями. Йорунн прижимается щекой к макушке, гладит по спине, сокрытой за панцирем, и глаза ее застилают слезы. Вовсе не дочь должна провожать она в плаванье, не ее должна обнимать, благословляя в долгий путь. Должны стоять перед ней двое сыновей, но ни одного ныне нет на пристани, и поэтому во множество раз больнее разлука с ней. Ренэйст должна была вырасти нежной, как лебединое перо. Остаться подле матери, учиться быть хозяйкой в отсутствие мужа, но вместо этого берет она в руки меч.