– Ну, что ж, превосходно! Где и когда, не угодно ли сообщить?!

Арамис, присутствующий при сей нелепой ссоре, окликнул товарища.

– Атос, но сегодня в полдень.

– Я помню.

Отрезал граф тоном, не терпящим возражений.

– Горестная ночь, сулит тяжелый день.

Обреченно произнес он. На лице д’Артаньяна появилась самодовольная улыбка человека торжествующего победу, полагая, что мушкетер сожалеет о затеянной ссоре и не ровен час пойдет на попятную. Атос с ног до головы смерил юношу взглядом, остановившись на облезлом пере, одиноко торчащим над потертым беретом, и с некоторым сожалением произнес:

– …но я попытаюсь уважить вас. Как бы всё не обернулось, приходите к часу на пустырь за Люксембургским дворцом. Это недалеко отсюда. И если застанете меня в живых, я не обману ваших ожиданий. Прощайте.

Атос и Арамис поклонившись разделявшим с ними беседу господам, включая смущенного д’Артаньяна, поспешили покинуть просторный двор графского особняка.

***

Ещё оставалось немного времени, до того как все колокольни Парижа, раскатистым звоном, оповестят горожан о наступлении полудня. Стоял теплый, солнечный денек. Навострив дымоходные трубы, чернели, на фоне лазурного неба, неприветливые крыши Люксембургского дворца, отделявшего улицу Вожирар от живописного луга, где была назначена встреча четырёх мушкетеров с Бакстоном и его друзьями. Там и тут, на просторном пустыре, просматривались прогалины, вытоптанные заботливыми секундантами, готовящими ристалище, среди душистых трав, пестрых глазков первоцвета и зарослей кустарника, для события стоящего особняком в жизни любого дворянина – дуэли.

И вот на пустыре показались двое. Они, неспешно прогуливаясь, скрупулезно оглядывали окрестности. Один из них, высокий, худощавый, двадцати пяти летний мужчина, в роскошном, приталенном колете пестрящим черно-белыми ромбами, пробрался меж развесистых ветвей и вышел на просторную, окруженную кустарником лужайку. Из гущи темно-зеленой листвы барбариса, вспорхнула стайка серых сорокопутов, напуганная появлением человека, оставив на одной из ветвей, наколотую на шип жертву.

– Бакстон, я нашел подходящее место!

Крикнул господин де Меранжак, обращаясь к своему спутнику. Англичанин последовал за бароном.

– Пожалуй, вы правы. Это действительно то, что нужно.

Молодые люди огляделись. Барон задумчиво поднял глаза, устремив взор над грядой кустарника, где одиноко возвышалась верхушка одинокого граба.

– Неужели здесь, на этом убогом пустыре, мне суждено завершить жизненный путь? Неужели Господь предначертал мне столь жалкий исход?

– Не упоминайте при мне о Боге!

– От чего же, вы не веруете?

«Живая» половина лица англичанина оскалилась.

– Не верую?! Меня тошнит, когда я смотрю на церковь и вижу, что священники творят от имени Господа! Меня терзают сомнения, кто-то из нас ошибается, либо Бог, либо я!

– Ну, что вы, религия это лишь платье для Святой Веры. И от того как это платье сшито, зависит как выглядит сама Вера. Ведь многое зависит от проповедника, представьте если бы учение Господне, вам попытался растолковать безграмотный варвар. А наша церковь.

– Хватит! Хватит барон. Я жил, одно время, среди пуритан, даже они не смогли убедить меня в том, о чём вы сейчас собираетесь разглагольствовать. Я не верю святошам, тем более папистам! И покончим с этим!

Он тряхнул головой, как будто вознамерился освободиться от тягостных раздумий, навеянных разговором с набожным Меранжаком и, совсем хладнокровно, произнес:

– Мы здесь по другому поводу, а в бою нельзя оставаться безгрешным.

Лувр

***

В это же самое время, по улице Вожирар, три королевских мушкетера направлялись к Люксембургскому дворцу. Мрачные взгляды, осунувшиеся от горя и бессонной ночи лица, скорее напоминали траурное шествие, чем марш бравых кавалеров следовавших навстречу славе. У калитки, что вела к пустырю, Атос, возглавлявший колонну, остановился и, обернувшись к товарищам, оглядел их влажным взором, промолвив:

– Господа, после битвы при Павии, Франциск Первый1 произнес: – «Всё потеряно кроме чести». Что бы сейчас ни случилось, мы должны оставить за собой право, после боя, произнести подобные слова.

Переминаясь с ноги на ногу, что свидетельствовало о несвойственном великану волнении, Портос громогласно провозгласил:

– Меня утешает тот факт, что разделавшись с этой гадиной – Бакстоном, мы не сделаем мир хуже»

Атос улыбнулся фразе великана и перевел взгляд на Арамиса, чья утонченность, как в обхождении, так и в высказываниях, являлась неотъемлемой чертой, будущего священнослужителя.

– Лишь тот есть достойным, кто мир делает лучше.

Ответил он графу, своей печальной улыбкой. Портос захохотал.

– Ну, или так, господин аббат!

Атос протянул ладонь и тихо произнес:

– Один за всех!

– И все за одного!

Ладони друзей тотчас накрыли пятерню графа.

***

Звон колоколов предвосхитил встречу семерых дворян, на описанной выше лужайке. Атос, Портос и Арамис стояли лицом к лицу с противниками, – Бакстоном, Булароном, Сен-Лораном и Меранжаком. Они молча разглядывали друг друга, выказывая призрение неспешностью. Наконец Атос нарушил тишину.

– Бакстон, вы всегда были излишне изысканны для общества мужчин, и несносны в обществе женщин, но теперь, я вижу, вы нашли своё место в достойной вас компании.

Ярость Буларона, устремилась наружу, вырвавшись упреком, являвшимся ответом, едкому замечанию мушкетера.

– Я вижу, господин Атос, перешел от грязных намеков к прямым оскорблениям.

***

Д’Артаньян, после столь нелепой ссоры у отеля де Тревиля, утратил всяческое желание предстать перед дядюшкой Пьером, который бы вряд ли одобрил дуэль, да ещё с королевским мушкетером. Он, с такой решительностью принявший вызов от неизвестного, которого сослуживцы называли странным именем Атос, с каждым мгновением, приближавшим время поединка, терял уверенность в правильности своего посупка, а значит и выбора. Чем больше гасконец думал об этом, тем сильнее сгущались тучи, омрачающие его мысли. «Какой же я безмозглый грубиян! Этот несчастный и храбрый Атос был ранен именно в плечо, на которое я, как баран, налетел головой. Приходится удивляться, что он не прикончил меня на месте, хотя вправе был это сделать. Боль, которую я причинил ему, наверняка, была ужасна» Юноша глубоко вздохнул, рассуждая наедине с самим собой. «Ничего не поделаешь, поправить ничего нельзя. Одно утешение: если я буду убит, то буду убит мушкетером»