И снова, пока она дозвонилась в городскую кардиологию и к дежурному по городу, пока договорилась с конвоем, пока нашли санитаров, чтобы донести несчастного до машины… Кодряпу умер, не приходя в сознание. Исямова перезвонила дежурному по городу и сообщила, что уже никто никуда не едет. После чего, сделав необходимые записи в истории болезни осужденного Кодряпу, пошла к себе в кабинет досыпать.

К большому своему удивлению, она заснула сразу, глубоко и спокойно. Впервые в жизни она не только нарушила клятву Гиппократа, но и своими действиями, спровоцировав инфаркт, практически убила пациента. Не раздевшись, она легла на кушетку и подумала, что муки совести если не убьют ее, то, по крайней мере, не дадут спокойно уснуть… Ничуть не бывало.

Накануне Исямова поинтересовалась, чего раньше никогда не делала, у смотрящего за больничкой опера, за что сидят ее пациенты. Польщенный ее вниманием, молодой лейтенант стал с удовольствием рассказывать о студенте, убившем свою квартирную хозяйку, вместо того чтобы заплатить ей за проживание. А после истории о похождении «Раскольникова» рассказал ей о молдаванине Кодряпу, который, судя по материалам дела, с дружками изнасиловал на глазах у матери, а затем убил ее несовершеннолетнюю дочь. Но потом, наняв самого дорогого адвоката, отказался от всего и получил очень маленький срок уже не за изнасилование и убийство, а за кражу!!! Опер еще долго восторгался еврейской адвокатской мафией, но Исямова уже не слушала…

Проснулась она утром. Светило солнце. Голова была легкой, как будто она не убила, а родила…

Господи! Твоя воля…

Понятыми при обыске кабинета и сейфа Голицына были студенты юрфака. Антон сидел в кресле и с интересом наблюдал за действиями Дятлова. То ли наезд на него в коридоре, то ли всем известная репутация Антона подействовали на Дятлова, но обыск, или как там его хитро окрестило начальство, проходил вяло и без энтузиазма.

Осмотрев все столы и порывшись в служебном сейфе Антона, Дятлов махнул рукой и быстро составил протокол, в котором казенным языком лаконично зафиксировал, что ничего запрещенного или предосудительного в служебном кабинете и сейфе майора Голицына обнаружено не было, и, дав студентам расписаться, отпустил их с миром. Подойдя вплотную к Антону, Дятлов сказал:

– Идемте покурим, товарищ майор…

– Я не курю, спасибо, товарищ майор, – ответил Антон, но по лицу Дятлова понял, что тот хочет ему что-то сказать не в кабинете, и на одном дыхании добавил: – Хотя отлить после всего этого не помешает.

Когда они зашли в туалет, Дятлов достал из кармана горсть патронов и три целлофановых пакетика. В одном был кокаин, а в двух других марихуана. То есть малый джентльменский набор любого опера. Антон покрылся испариной, или «прозрел», как говорят в УТОСе. Все эти «невинные» аксессуары были давно Антоном забыты, и сегодня, приобщи Дятлов этот хлам к протоколу, ночевать бы Антону в СИЗО.

Дятлов разорвал пакеты и спустил содержимое в унитаз. Туда же полетели и патроны.

– Вот так, товарищ майор, не все штабные крысы – шушеры. Некоторые и вам, полевым мышам, урок порядочности преподать могут. А вообще, майор, мой тебе совет – увольняйся. Они в тюрьме выбили из зека показания, что вы с Кротовым в тире ночью по живым мишеням стреляете, чтобы показания получать. Министру доложили… Он приказал терминировать эту тему под корень! Тебя уже неделю прослушивают, так что делай выводы. А я тебя как порядочного человека знаю. Да и твой отец моей жене на операционном столе жизнь спас…

– Спасибо тебе, брат! – сказал Антон и, резко обняв Дятлова, крепко прижал его к себе.

И в это время раздался веселый голос Кротова:

– Раньше я думал, что все менты красные, а теперь вижу – есть и голубые…

Короткую и такую непривычную тишину в камере нарушил хриплый и громкий голос смотрящего за хатой Червонца:

– Ну, что зыркаешь? Что шнифты таращишь и бивни скалишь?! Просыпайся, это тебе не снится. Расскажи братве, за что ты чалишься.

– Червонец, ты же знаешь… Я за хату сижу.

– Да вот тут цинк по централу прошел, что в хате люди были. Не хочешь поподробней о своей делюге побазарить? Мы, конечно, не мусора, чтобы твоей делюгой интересоваться, но, дело пятое, на хате кровь пролилась… Много крови… Я так, братва, кумекаю, – обращаясь к зекам, громко заговорил Червонец. – Мы тут все не святые, но у многих в той жизни остались матери, жены и дети. И если, пока я здесь, бомбанут мою хату, я это переживу. Но если при этом завалят моего батю и мать, если при этом на глазах у моей жены всем кодлом трахнут одиннадцатилетнюю дочь, а потом до кучи завалят и ее, и тринадцатилетнего сына, я спрошу с мракобесов. Крепко спрошу!

В камере зашумели. Толпа зеков, на лицах которых горел огонь ненависти и презрения, плотным кольцом окружила побледневшего молдаванина.

– Стойте, братва! Беспредела не будет! У меня еще один вопрос нашему молдавскому кенту. Скажи-ка, брат лихой, а куда это тебя вчера по обеду выдергивали?

– Червонец, я ж говорил – до кума. Меня ж не одного… Там еще с хаты кого-то тягали…

– Ты стрелки не переводи. Ты за себя ответь.

– Кум дергал. Спрашивал за хату, за братву. Я ничего не сказал.

– И про брагу не сказал?

– Не, Червонец, не говорил.

– Ты кому беса гонишь? Я еще на малолетке выдрочил то, что ты знаешь. Кроме тебя, из хаты дергали только Слона и Артура. Так что, это они про бражку куму напели?

– Колись давай, сучье племя, а то сейчас из собственных яиц на своей жопе глазунью жарить будешь!

И опять в камере повисла такая тишина, что, казалось, сейчас она всей своей страшной тяжестью навалится на голову несчастного стукача и раздавит его, как мокрицу.

Молдаванин рванулся к дверям камеры, очевидно, чтобы позвать кого-то на помощь, но толпа сбила его с ног и в полном молчании долго и остервенело вбивала в извивающееся тело жертвы всю свою ненависть к маньякам, педофилам и стукачам. Через несколько минут кровавое месиво, оставшееся от насильника и убийцы детей, было брошено под двери возле параши. Червонец постучал, открылась кормушка, и заспанный попкарь недовольно спросил:

– Че надо? В подвал кто-то хочет?

– Нет, начальник, тут один больной с нар на голову упал. Заберите, а то он буйный…

Кормушка с треском закрылась.

Лена, Антон, Кротов и Потапов сидели в офисе и обсуждали последние события.

– Ты, Антон, не горячись. Никто тебя ментам не отдаст. Я тут пробил по своим каналам… И узнал, что обстановка не совсем благоприятная, чтобы нормальным людям в системе работать. Наша с Леной фирма – это запасной аэродром не только для тебя, но и для всех порядочных ментов типа Дубцова и Кротова. Поэтому повторяю: работы хватит для всех. Отсюда вывод: если я, как шеф, а Лена, как шефиня, а Сашенька, как секретарша, всех устраиваем, то милости прошу. Пишите рапорта и увольняйтесь, пока система вас не раздавила. В конце концов, вернуться на мусорские галеры никогда не поздно.