После этого суд перенесли в район, все заинтересованные лица потеряли к нему интерес, а у Тумана состоялся один судьбоносный разговор.

Особенностью Октябрьского суда было то невеселое обстоятельство, что в том месте, где торжествовало правосудие, туалет предусмотрен не был. Коммуникации в старом здании были безнадежно больны. Несколько лет назад во дворе в спешном порядке построили туалет, которым пользовались все подряд: и судьи, и прокуроры, и конвоиры, и зеки. Для конвоя было сущим наказанием выводить зеков на оправку. Их, как правило, пристегивали наручниками по двое и запускали в стоящий посреди двора кирпичный туалет с одной дыркой. А сами конвоиры – в количестве четырех человек и более – окружали стратегический объект и отгоняли от него родственников и зевак. В туалете зеки оставляли своим «марухам» ксивы с клятвами в вечной любви и просьбами не задерживать продуктовую передачу, а также массу других, не менее важных инструкций. Судя по надписям на его стенах, сроки были временными, а любовь вечной. Пришельцы иных цивилизаций, изучая настенные надписи, с трудом разобрались бы в нашей загадочной душе.

Походы в такие экстремальные туалеты сближали людей. Туману трудно было представить себе, как пристегнутые наручниками люди справляли естественную нужду столь неестественным способом. Малую нужду, очевидно, – на брудершафт, а большую – один сидя, а другой стоя, наблюдая за процессом. Тумана, разумеется, выводили одного, под усиленным нарядом конвоиров, да и в «воронке» возили в отдельном «стакане». В этом заключалось небольшое преимущество авторитета. В боксиках на тюрьме держали отдельно от общей массы арестантов, чтобы он эти самые массы не разлагал. Во время одной такой вынужденной прогулки в туалет и состоялся тот разговор с судьей, изменивший всю дальнейшую жизнь Тумана. Они изначально были в разных весовых категориях. За плечами судьи ярко мерцали лампочки ГОЭРЛО, Госпром, ДнепроГЭС, Магнитка, Большой театр, луноход и симпатичные ракеты «земля-земля-воздух». А за спиной Тумана одиноко и сиротливо проступали своими зияющими вершинами вышки вертухаев и архипелага ГУЛаг.

Кроме того, судья уже облегчил свою жизнь, выходя из туалета, а Туман был только на пути к мечте. Конвой расступился и посторонился, давая судье проход. Но всегда внешне равнодушный и оптимистичный судья вдруг остановился и, прицельно глядя на Тумана, разразился странным для него и судьбоносным для Тумана монологом.

– Послушайте, Тумановский, мне нет никакого дела до ваших воровских и ментовских разборок. Я внимательно изучил вашу биографию, и вот что я для себя понял. Вы дурак! Не тех вы любили и не перед теми преклонялись. Тумановский, вы пустоцветный бенгальский огонь. Вы ничего не осветили и никого не согрели. Вам есть что мне ответить или возразить? Для меня странно не то, как сын летчика и инженера стал рецидивистом. Для меня странно то, как человек с вашим прошлым мог добиться таких выдающихся достижений на поприще жизненного строительства. Я вам, Тумановский, скажу сейчас, возле этого легендарного места, то, что не смогу сказать в зале суда под запись и протокол. Я верю в вашу невиновность. Скажу больше, я отпущу вас из зала суда, так как реально вас нужно привлекать за незаконную передачу продуктов питания в места лишения свободы. На моей памяти после смерти Вывшинского по этой статье никого не осудили. Но с одним условием. Вы полностью изменитесь. Как пластический хирург меняет человеку внешность, так и я хочу этим последним приговором изменить вашу судьбу. Законодательство несовершенно. А человек зачат в мерзости и рожден в грехе. Я отпущу вас, но вы дадите мне слово поумнеть. Это так просто. Нужно хоть один раз в жизни задуматься. Переосмыслить пройденное и переворошить пережитое. И самому себе доказать: я – хороший. Тогда откуда четыре судимости?! Если не сможете сразу, не торопитесь. Жизнь подскажет. Но жизнь, а не существование. Жизнь, а не выживание. В нормальной жизни всегда найдется место для риска и для экстрима. Но в рисковой, экстремальной жизни нормального человеческого мало. Данко умер, так никем и не понятый. Для того чтобы осветить идущим дорогу, заниматься самотрансплантацией не надо. Достаточно самому набраться смелости и сходить в разведку. Я, например, в разведку с вами сходил бы.

– И я бы с вами… – задыхаясь от волнения, выдохнул Туман.

– В то время, когда вы покоряли Москву своими талантами, я в Донбассе под терриконами самоутверждался в драках и разборках с такими же непутевыми детьми из неполных шахтерских семей. Я имел больше шансов свернуть себе шею, падая с крыши общежития. Но там жили девки, и я, сняв гипс, в одной связке с доктором, снова покорял свои вершины. Но в какой-то момент я наступил на горло собственной заднице и сказал самому себе: «СТОП! Не сопьюсь и не сяду!». Но помните, Тумановский, это ваш последний шанс. Стоит вам разрушить пасочку в детской песочнице, взять из почтового ящика чужую газету, перейти улицу на запрещающий сигнал светофора, как я уже буду за вашей спиной. И я прослежу, чтобы следующий ваш срок стал пожизненным.

Я даю вам слово, что лично прослежу за вашей судьбой. Мне жалко все, вами не рожденное. И мне противно от плодов, вами произведенных. Я даю слово, а его можно сразу отнести в пенсионный фонд, что лично посажу вас, если вы хотя бы плюнете мимо урны.

– Вы шутите, ваша честь?!

– Да уж какие тут шутки, Тумановский. Либо бросайте эту дурную привычку, либо обеспечьте губы оптическим прицелом. Ну а если серьезно… Споткнетесь – добью ногами. А будете человеком – я с вами. И с трудоустройством на первое время помогу, и со всем остальным. Темную сторону вашей луны я уже видел. Теперь покажите светлую.

– Но, ваша честь, а как же случайности, крайности, форс-мажоры и просто ментовской беспредел?! – с неподдельным страхом в голосе заблажил Игорь.

– Моя квалификация и мой жизненный опыт, да и пресловутое внутреннее убеждение подскажут мне правильное решение. Ваша задача – пропустить мои слова через мозги, через сердце и весь свой действующий ливер, как говорят спикеры ваших парламентов. Вы же умный, Тумановский, чего молчите, как полудурок?

– Не знаю, что сказать, ваша честь.

– Вы не находите, что обращение «ваша честь» возле клозета ставит эту честь в неудобную позу? Меня зовут Владимир Вадимович.

И, быстро пожав свободную от наручников руку Тумана, судья, не оглядываясь, пошел в свой кабинет.

Тяжелое всесилье тишины нарушил голос пожилого прапорщика:

– Ну, братва, видел-видел, но чтобы судья зеку в любви признавался – такое впервые.

– Я как в церкви на исповеди побывал, – глупо улыбнувшись, беззащитно промямлил Туман. И через секунду, взяв себя в руки и снова приняв беззаботный вид, ногой толкнул дверь долгожданного спасения.

«Деревья умирают стоя», путаны умирают лежа, и только зеки, как правило, умирают сидя! Редко когда на бегу…

Сегодняшним ослепительно-ярким зимним днем один зек решил пожелать администрации СИЗО № 1 долгих лет жизни и всех разрешенных режимом содержания благ, но только без него. То есть любовь к свободе, свежему воздуху и вольной воле оказалась сильнее страха попасть под свинцовый дождь.