— Ее танец вдохновляет, от него хочется плыть… Смотри, «Виски гоу-гоу». Может, заедем?

— Что? Куда заедем?

— Потанцевать. Ты ведь даже не слушал меня. Плохое настроение?

— Не сегодня, дорогая. Как-нибудь в другой раз.

Они въехали в Беверли-Хиллз, и Барретт вновь замолчал. Фей пожала ему руку.

— Майк, дорогой…

Он покосился на нее. Прекрасное, но встревоженное лицо Фей напоминало хрупкое фарфоровое блюдо, пересеченное трещиной.

— Майк, в чем дело? Ты будто воды в рот набрал. Что тебя тревожит? Отец? Ты из-за него расстроился?

Она очень любила Уилларда Осборна, и Майк всегда настораживался, когда разговор заходил о нем. Правда, у Майка не было причин грешить на Уилларда Осборна, тот всегда хорошо относился к нему, но в глубине души Майк Барретт всегда считал Осборна отцом невесты и своим покровителем в служебных делах. Другие черты Осборна, так сказать, на человеческом уровне, Майк познавал через поведение его дочери. Порой, правда, очень редко, его удивлял не Осборн, а Фей. Тогда они сливались для него воедино, и ему трудно было их разделить. В тех редких случаях, когда Фей чем-то злила его, он не знал, по чьему почину она это делает, и вел себя осторожно.

Сегодня Майк весь вечер думал об Осборне, и его раздражение не уменьшалось. Ему хотелось выговориться, выкинуть Осборна из головы, и хотелось сделать это сейчас. Он решил говорить честно, но осмотрительно. В конце концов, они с Фей любят друг друга, хотя между ними еще не было близости. Близость для Барретта означала нечто большее, чем просто слияние тел.

— Из-за отца? — повторила Фей. — Ты о нем думаешь?

— Наверное, — ответил Барретт. — Видимо, я думал над тем, что он сказал после ужина, а это в свою очередь вызвало другие мысли. Так что, скорее всего, это не только из-за твоего отца.

— А что ты думал об отце?

— Я не ожидал от него ультиматума. Когда я рассказывал о своих затруднениях, о дружбе с Филом, то думал, что он поймет меня, но он не понял или не захотел понимать.

— Ты несправедлив, Майк. Я же присутствовала при разговоре. Несмотря на отрицательное отношение к книге и процессу, на тревогу из-за Джерри Гриффита, он с пониманием отнесся к твоей проблеме и был готов изменить свои условия, немного уступить. Ты нравишься ему, и он хочет, чтобы ты добился подобающего тебе успеха в жизни. Майк, он же спросил, сколько времени тебе нужно на процесс.

— Вот именно, и я о том же, — согласился Барретт. — Он был готов дать мне время, которого, по его мнению, вполне должно хватить. Если бы процесс касался какого-нибудь другого дела, уверен, он бы проявил большую гибкость. Единственная причина, по которой он поставил предел своему великодушию, мое намерение защитить в суде продавца «Семи минут». Он сделал благородный жест, но обставил его такими невозможными условиями, что все потеряло смысл. Он прекрасно знает, что невозможно подготовиться к судебному процессу и провести его за несколько дней или недель. Он знает, что мне понадобится не меньше месяца. Когда я попросил месяц, он отказал. Почему? Если я ему на самом деле так необходим в понедельник, чтобы уже через неделю вести в Чикаго переговоры, он бы не согласился ни на какие отсрочки вообще. Но мы с ним оба прекрасно знаем, что невозможно сделать человека вице-президентом только ради одной сделки. Если человек и впрямь ценен, его ценность сохраняется много лет, и нужно смотреть в будущее. Поэтому я и говорю, что, если бы попросил у него время на помощь другу в каком-нибудь гражданском деле, связанном с налогами или корпоративным правом, таким, чтобы речь шла о голом предпринимательстве, он бы не отказал. Ему не понравилось содержание дела, в которое я впутался. Поэтому он постарался сделать невозможным мое участие в этом процессе, если, конечно, я не намерен отказаться от его предложения.

Фей слушала его, закусив нижнюю губу. Когда он умолк, она вдруг сказала:

— Майк, ты расстроен и, естественно, сердишься. А от злости у тебя все искажается. Никто не знает отца лучше меня. Можешь мне поверить, он не хочет заставить тебя идти на поводу. Он заботится о тебе, о твоем будущем. Он знает, как люди используют своих ближних, и прекрасно понимает, что Сэнфорд манипулирует тобой. Отец не хочет, чтобы твое имя связывали с этой грязной книгой и страдала твоя репутация.

— Я не… — начал Майк Барретт, но тут же одернул себя: спокойнее, Барретт, спокойнее, ты уже сыграл свою роль и все сказал. Сейчас полегче. — Может, ты и права, Фей. Трудно разобраться в чужих побуждениях. Скажем, меня беспокоит его упрямое предубеждение против книги, которую он никогда не читал и о которой ничего не знает, за исключением того, что окружной прокурор, любитель славы, считает необходимым запретить ее.

— Майк, а ты сам-то что думаешь? Ты сам признался, что не читал книгу, и все же судишь о ней, защищаешь ее.

Майк сделал вид, будто приподнимает шляпу.

— Ты совершенно права, моя дорогая. Готов проглотить свои слова, хотя и не все, а только часть. Твой отец не разбирается в книгах, а я с помощью Фила Сэнфорда, по крайней мере, знаком…

— Майк, дело не в том, читал или не читал. Ты меня удивляешь. От совершения некоторых поступков удерживает общественное мнение или отрицательное отношение к ним людей, которым мы доверяем. Если человек видит на пузырьке этикетку со словом «яд», разве этого недостаточно? Неужели каждому необходимо попробовать этот яд, чтобы в следующий раз держаться от пузырька подальше?

— Это не одно и то же, — возразил Барретт. — Яд можно заранее классифицировать как опасное вещество и проверить, но с произведением литературы сделать это далеко не просто.

— Ну пожалуйста, Майк. Эта кошмарная книга подверглась самой что ни на есть научной экспериментальной проверке у нас на глазах, при помощи живого человека. Джерри Гриффит хлебнул из пузырька и отравился.

— Ты вспомнила Джерри Гриффита. Давай посмотрим на него повнимательнее. Я адвокат, Фей. Меня учили не оценивать людей и их поступки по тому, как они выглядят, исследовать, задавать вопросы и нередко находить мотивы, которые в корне отличаются от лежащих на поверхности. Может, только «Семь минут» и виноваты в преступлении Джерри. А может, были и другие причины, и книга послужила только детонатором, вызвавшим взрыв. Если виноваты не «Семь минут», значит, детонатором явилось что-то другое. Ответить на этот вопрос можно, только если копнуть глубже, а не ограничиться лишь поверхностным осмотром. Я не готов осудить книгу на основании слов одного Джерри. Знаешь, что меня особенно удивляет и расстраивает? То, что так много образованных людей вроде твоего отца, тебя самой и еще тысяч горожан готовы стреножить свободу слова без каких-либо серьезных оснований.

Фей достала из сумочки мундштук и сигарету.

— Мы удивляем тебя, а я, если честно, дивлюсь тебе, Майк. Я думала, что главная причина твоего желания защищать непристойную книгу — старая дружба. Это я еще могу понять. А сейчас оказывается, что дело вовсе не в дружбе, а в свободе слова.