Я опять взглянула на Лакюза, но теперь с трудом узнала его. Темная, пугающая сила исходила от этого человека, мешая рассмотреть его как следует. Красавица служанка исчезла. Но вот уже в третий раз я услышала дробный галоп невидимого коня; бешеный грохот его копыт сотрясал и землю, и даже стены замка. Едва затихнув, он возник вновь, еще более мощный, еще более стремительный, заключив нас в свой заколдованный круг. Слышали ли его другие? Нет, как будто не слышали, но я… о, как жадно я вслушивалась в него!

Именно в эту минуту новый свет залил Овальный салон, где по забывчивости не были задернуты шторы на широких окнах. Это встала полная луна.

Гости тоже встали, собираясь выйти в парк, теперь освещенный лучше, чем в сумерках. Вековые деревья отбрасывали к подножиям тени, лежавшие вокруг них озерцами черных трав; листва их ослепительно сияла под луною. Я с удивлением слушала ворчание, шорохи и призывные крики, несущиеся из чащи. Мимо нас промчались великолепный горный баран и пантера. За ними следом прыгал белый кролик.

Я вернулась было в салон, но из дверей выскочили, едва не опрокинув меня, пара молодых серн и антилопа; мне послышался смех Карик. Козел попытался нагнать антилопу, но она ускользнула от него в заросли. Тогда он бросился к пантере; та выпустила когти, не желая подпускать его к себе, но внезапно издала похотливый крик и задрожала, изнемогая от наслаждения. Они соединились прямо под нашими испуганными взглядами.

Потом из Овального салона выступила павлиниха. Сперва мне показалось, что это павлин, но нет — длинный радужный хвост, мерцавший золотыми глазками, был всего лишь привязан к ее собственным скромным перьям узкими цветными ленточками. Этот шлейф подобострастно несла за нею обезьяна. Она-то откуда взялась?! Прошмыгнули мимо барсук и крупная лисица. «Верно, Кристина, — сказала я себе, — но кто же барсук?» Странная пара, — уж не произведет ли она на свет новую породу — черно-белых полосатых лисят?

— Идем, — сказал мне возлюбленный. — Последуем примеру остальных.

Но мне хотелось бросить последний взгляд на Овальный салон, где должны были еще оставаться герцогиня и несколько гостей. Однако мы нашли там лишь старую сову с одним закрытым и одним бодрствующим глазом. А в большой чаше с рубиновым напитком плавала серебристая рыбка; крошечная гитара колыхалась на поверхности, среди вишен и клубники.

— Да выживет ли она в такой жидкости? — спросила я.

Пронзительное кукареканье заставило нас вздрогнуть. На верхней перекладине лесенки, под старинными часами, восседал итальянский петух, он с криком хлопал бронзово-зелеными крыльями.

— Молчи! До зари еще далеко!

И мы на цыпочках вышли из салона.

— Я предпочитаю спальню ночной сырости лугов или зарослям ивняка, — сказал мне возлюбленный.

Нас одних не постигла волшебная метаморфоза. И мы радостно поднялись в замок, миновали, одну за другой, пустые залы и, наконец, обнаружили комнату с альковом, который нам понравился. Я ощутила на коже прохладу его губ, сладость этого поцелуя, данного через столько лет! Его спутанная цыганская прядь упала на лицо, он говорил со мною уже во сне — ведь я всегда живой проникала в его ночные грезы.

— Ах, наши кони, — бормотал он, — они не хотят идти вброд, что мы будем делать?

— Не бойся, мы перейдем реку по мосту из ветвей, выше по течению.

Но он все метался, все шептал что-то, как бывало прежде, и, убаюканная этими невнятными речами, я заснула.

Поздно, среди ночи, нас разбудили громкие голоса. В комнате над нами послышалось топанье, удары об стену и, наконец, падение тяжелого тела. До нас доносился мужской голос, хриплый и разъяренный, осыпавший грубыми ругательствами и нежными словечками ту, что была, верно, предметом его домогательств. Она не отвечала.

— Смотри-ка, эти тоже не превратились в зверей, — наивно сказала я.

— Это ужасно, невыносимо, я не могу…

И любовник мой испуганно задрожал.

Однако мы встали и поднялись на верхний этаж. На лестнице исступленно гарцевали обе серны, молотя копытами по гранитным ступеням. У каждой на шее болталась косичка.

В коридоре, выложенном каменными плитами, возле одной из дверей пищала серая мышь:

— Никогда в жизни не слыхала ничего подобного!

Забыв даже удивиться при виде говорящего зверька, мы рванули дверную ручку с неожиданной для нас силой. Сзади возникли Полетта и ее муж. Они собрались было вскрикнуть, но внезапно, у меня на глазах, съежились, превратились в кошек и прыгнули на мышь.

Мы остановились на пороге. В этой мансарде — каморке прислуги, безжалостно освещенной голой электрической лампочкой, — находился один лишь огромный кабан, пожиравший остатки чьего-то тела.

В оконное стекло забарабанил птичий клюв. Мы повернули головы к окну. Там сидела горлица.

Кабан закончил свою диковинную трапезу. Больше ничего в комнате не было — только лужа крови на полу, в которой блестел маленький золотой крестик.

Вдали послышалось ржание, горлица вспорхнула и улетела. Мы спустились в одну из гостиных. Там мы увидели герцога, он как раз запирал в клетку бежевую горлицу, несомненно посчитав ее одною из своих птиц. Мне захотелось спросить у него, куда подевались арфистка с флейтисткой, но он предварил мой вопрос:

— Тоже улетели, но ведь это всего лишь попугаихи.

И он погрозил пальцем своему коту и кошке, злобно сцепившимся в корзине. Кошка перевернулась на спину, выставив напоказ, с чисто материнским сладострастием, три пары своих крошечных розовых грудей. Меня ничуть не удивил вид качавшейся на люстре белки, которая предпочла бронзовые ветви и матовые цветы-абажуры кедрам в парке, и недаром: на головке ее красовались малюсенькие очки в черепаховой оправе; она грызла орешек.

— Вы все ужасно ведете себя нынешней ночью! — проворчал герцог.

— Сходите-ка лучше взгляните наверху! — сказал кто-то.

На пороге стояла антилопа. Я тотчас признала упрямый лоб и капризную стать Карик; чувствовалось, что она готова распороть живот каждому, кто посмеет ей противоречить.

— Вы увидите, — добавила она, — что осталось от вашей Марьетты.

Ужасающее ржание разнеслось по парку. В лунном свете возник белый жеребец: подняв голову и глядя в нашу сторону, он тряс своей длинной косматой гривой. Звонко проржав напоследок, он галопом умчался прочь. Герцог спустился вниз, куда более заинтересованный конем, чем исчезновением своей служанки. Горлица билась в клетке, рискуя пораниться о прутья; я открыла дверцу и выпустила ее на волю, в окно. Она описала несколько широких кругов в воздухе, а вернувшийся конь стоял и ждал ее.

Наконец она опустилась к нему на круп, и они исчезли в лесу.

Зеркало вернуло нам оба наших лица. И я увидела, что во мне тоже появилось сходство с моим любовником: тот же острый, как лезвие копья, патетический лик с узкими прорезями глаз, те же безвольные губы.