Милая, принеси нам ещё кипяточку, травку нам запарить надобно, голову полечить. Вот и спасибо. Вот, так оно и лутше будет. Прихлёбывай, потом и ещё запарим, ехать долго, делать нечего. Глядишь и соснешь. Работа из головы не идёт? А кем будешь-то? Слыхала. Как не слыхать? У нас тоже однова журналист приезжал. Всё спрашивал, да записывал. Уж и не знаю, зачем то ему надобно было, про старую нашу жизнь всё выспрашивал. Вы по-другому живёте теперя.

А плакала-те ты о чём? Ни о чём? Энто уж ты неправду говоришь. Бабы, оне о чём плачут, как обычно? О мужике, о здоровье чьём ни-то. А сейчас ишшо о деньгах, сказывают, ревут. А ты об мужике страдаешь. Да уж вижу. Чего тут видеть, эка невидаль. Живой? Ну, и Слава Богу. Здоровый? И то в радость. Значит, по нём твои слёзы недолгие будут. Как начнешь всё думать, да по полкам класть, так оне и высохнут. Уж так завсегда бывает. Известно. Гулёна, што ли? Не-ет? А детки есть? Нету?! Энто – самая беда. Энто – ты плачешь честно. Бога надо молить. Он даст. Покаяться, да и молить, вдвоём на колени встать. Даст непременно, если с верой. Как это?!Ты не хочешь?! Што ты, милая моя? Што ты?! Энто же грех какой! А он? Хочет? Ох-хо-хо-хо-хо-хох! Грехи наши тяжкие. Вишь, как тебя корёжит-те. А ты помолись, инда, и отступит от тебя нечистый.

Мужик-то справный, али завалящий совсем? Ишь ты. Да ты с ним спишь, али, как у вас теперя? В гости только ходите? Ну да, ну да. Бабы сейчас все в работе, как и мужики. А денег всё не хватат. Знакомо мне то. Я только дивлюсь инда, и это как мы без денег почти жили. Только на тетрадки сначала надо было маленько. Учиться они у нас старались, мы, уж, тогда тоже тянулись, сколь могли. А как в город оне у нас стали отъезжать, тоже на обутку стало надо. В лаптях-те не очень способно по городским дорогам ходить, вмиг – и нету. Лыка не напасёшься, бывало. Валенки, куда не шло, валяли. Калоши купишь – и герой. А летние-те купляли, штоб оне у нас среди других одинакие были. А потом оне и сами уж за деньги стали работать, нам подсобляли с малыми-те. Полегчало тогда, но это уж посля войны стало так-то.

Из-за денег, значит, ребёнков своих на свет не пускашь? Ну да. Кушай ишшо, милая, кушай. Мне дочки полну сумку напихали. Сроду столько не съесть. Одна принесла, да другая принесла Я взяла, штобы не обидеть. А тут ещё и сношка моя золотая добавила. Вот энти круглые, оне с повидлой яблочной. Вкусные. Ты ешь, ешь. Худющая ты совсем. Да кака ты нормальная? Я слыхала, што иные так себя доводят, што и кровя уходят вовсе. Нормально всё? И слава Богу. Беременела хоть? Ишь ты, до чего человек додумался. Слыхала, как же, слыхала. Мои тоже спервоначалу об энтом всё шушукались, как взамуж выскочили. Сейчас уж баушки обе, внуков по десятку. Правнуки пошли. А мне и вовсе праправнуки. И прапраправнуки есть давно уже. Со счёта путаюсь. Сегодня столько, а завтра уж и больше их.

И кого только у нас нету! И инженеры, и врачи, и учителя, и агрономы – все есть. А младшие ещё волонтерами какими-те работают. Смешное название. В Сочи, слышь, ездили Олимпиаду выигрывать. И чудное там получилось. Один чемпион там, весь-то он в золоте, а оказался – родственник! Всех уже и не знаю. Древняя я, только что мохом не покрылась. А скора, инда, и покроюсь. Зовёт он меня, мой миленький. Не торопит, но и не задярживаться просит. Скушно ему без меня там, говорит. Привыкли мы к друг дружке за всю-то жисть.

Да, нет, милая. Кака любовь? Мы не так жили даве-те. По-другому мы, конешное дело, жили. Где нам до вас-те? По-другому.

Конешо, бил! Бил. А как же? Без энтого и никак. И пил тоже, што ж он не мужик? Мужик, чай. Да и выдали меня за его не по любви, как это у вас сейчас, а по согласию. Вы ж теперя совсем себе вольные. Полюбились, потом поженились, а то и разбежались, кто куда, сам по себе. Ни он тебе, ни ты ему не виноватая. Где познакомились? Да нигде мы не знакомились. Што нам знакомиться, коли я его помню, как он в одной рубахе ещё бегал. Штаны-те им одевали, когда они ссаться совсем переставали, а потом и по достатку штаны-те покупляли. У нас в деревне золоторучка одна – Царствие ей уж небесное давно – жила. Солдатка. Она моему Фролушке и сшила первые штаны из молескину черного.

Муж у ей кавалерт Георгивский был. Ему за службу, значит, отпуск тогда дали. Он и приволок ей машинку швейную оттель. Вся деревня смотреть ходила на эту чуду. Это сейчас у вас и чево только и нету. Вон, и у моих машинки у всех есть. Стоят пылятся. Место только занимают. А тогда…Што ты!!

Чудо то было! Тут за вечер сколь нашьёшь, пальцы наковыряшь, а она за час всё энто тебе сошьёт. Навырела она тогда знатно. Все сшить-те могла, Золоторучка, одним словом. Я уж и имя ей не помню. Золоторучка, да Золоторучка, сразу всем и понятно, об ком речь. Степанидой вроде звали. Уехал он, кавалерт, супруг ейный, а ей пузо оставил, крест свой Георгивский и машинку энтую. Зингерт называлась вроде.

Она хорошо зажила. Што ты! Вся деревня наша шить к ней заходила. А ей и муку, и картошку, и яйца, и молоко – всё несли. У баб-те руки тоже высвободились. Поди-ка обковыряй иголкой семью-те всю. Ладно, когда девок много родится. А когда одни парни, как у свекровушки моей, Царство ей небесное? Взвоешь тут. Зато на пахоте да дровах мой батюшка выл. Одне девки. Правда, и мы ему, как могли, помогали. И дрова, инда, кололи, куда деваться-те? Зимой-те замерзнешь вовсе без дров.

Мы, село-те наше, везде тогда и выделялися, на всех ярманках. Аккуратненьки да ладненьки. Ну, по вашему-то, вы это бы и не одели, может, а по-нашему – шибко красно было! Баско! И родила она потом девчонку, помощницу себе, золоторучка-те. Дочь-те золоторучки Ефросинья Ниловна звали. Она мать потом и вовсе к старости за машинкой заменила. Заменила, штобы, хоть, спину