Здесь, – тихо жрец сказал – девятую из звёзд, рубином надо заменять. Будет мальчик. А бирюзу для первой доченьки оставим. Зелёные каменья юной свадьбы заменятся потом тем новым камнем, что нужному моменту будет подобать. Сам Клён их вставит, где алмаз, где оникс, где аметист, а где топаз. Он сам их будет подбирать, на свой отцовский глаз.

И все жрецам рукоплескали! « Мы счастливы! Пополнилась Земля громадной порцией энергии любви. Да здравствует вовек любовь земная! Да здравствует её носитель – человек!»

Из двери, в храм ведущей, в просторном светлом одеянье явился Клён. Был подпоясан шелковы шнуром вкруг бедер. Наручни золотые на запястьях. Поскольку в воины, в мужья, произведен. И изумрудный обруч золотой, на голове лежал, прижавши кудри, а на виске – рубин.

Сапожки легкие на стройных жилистых ногах, и плеч развернутый аршин. Он вышел медленно, неся в руках, как малого ребенка, свою любимую жену. Она была в просторном тоже одеянье, расшитом золотом. На голову её «венец жены» надели с пеленой прозрачной. Румянец бледен, подведены очи, как и положено для новобрачной.

Но сколько счастия во взгляде на него! На мужа молодого своего! В венце его торчал тот самый плат окровавленный, которым брачный пир всегда счастливо открывался.

Увидев плат, вперед шагнула мать, ей честь принадлежит – плат принимать. Пир «честный» открывать.

Пред нею встал Клён на колено, рукою плат к губам поднёс. Поцеловал. Его с лица на руки матери откинул, и впереди толпы жену на пир понёс. Не юноша нёс ношу дорогую. Нёс муж любимую свою на всю оставшуюся жизнь.

– На пир пойдёшь? – жреца спросила жрица.

– Да нет пока, я чо-то седни приустал, – старик ответил.

– Да не крути хвостом ты, жрец! Недаром же ты махом осушил питья жбанец.

–А чо тогда цепляешься, коль знаешь? Нет, он и меня порадовал. Хорош, подлец! Да и она так дивно в страсти хороша.

– Я думала, ты спишь, а ты – хитрец!

– Ты ж тоже не спала, я видел! – ответил жрице жрец. Детей теперь тут знаешь, сколько нарожают!? Ты видела, как из-за тех кустов, вон там, за парой пара выползают? Все вспоминают про своё!

– А то! Так каждый раз, перед обильной жатвой, считаем сроки до родин по брачным узам чьим-то. И получается – один в один!

–Ну, Боги это нам дают! Грешно не брать! А в этот раз совсем замучишься младенцев принимать! Вот то ли дело! – добро мы с Маней отрожались!

– Ещё б! За сто-то лет!! Пора и отрожаться! Да ладно, морду, что скривил? Иди! Ещё есть часик – полтора до пира. Успеешь с Манечкой твоей накувыркаться.

– Ой-ёй! Смотри, какая ты у нас! Строга, невозмутима. Не твой ли там хоронится? Вот то-то! Ты тоже тот жбанец не пропустила мимо. Да ладно. Не стыдись! Чего стыдиться тут! Дано нам это. Так будем наслаждаться, покель Сварог даёт, а стар, иль молод – это каждый сам себе решает. Да, тело стАро. А душа – летает! Да как ещё! Вот сердцем чую, что меня Маняша ждёт!

– Иди уже! – и жрица улыбнулась, из-под большого капюшона глядя, как из лесу пружинящей походкой к ней торопливо Велс её идёт.

Глава 8. Мораль

Так Ариев сыны, славяне-русы, жен своих любили. Всю жизнь одну. После любви такой и жаркого Славянского Костра, где ж ты найдёшь другую? Да и зачем тебе она тогда? Одной вполне довольно. И даже…, если честно,… слишком, иногда.

Наверно многие оторопели люди. Вам ничего? Или чего? Не парьтесь! Великой, нравственной любви урок готовеньким вам поднесли на блюде. Не всем по нраву это может показаться, чего-то лишнего, или кому-то не хватает, может статься?…( Ну, ясно, что пацан в своей жене откроет многое ещё. И в нём она. О том они без нас, коль будет спрос, – уж как-нибудь договорятся). Всё дело в том, что нет Жрецов пока. А интернет – он всё остатнее, что в человеке есть, на мясорубке разных сайтов всё перемелет в тухлый фарш… ну ни за понюх табака! Пусть для потомков это сохранится впрок, когда придётся им учить любви урок. Жрецов-то не предвидится пока. А и появятся – так могут отказаться!!! Не всем такое по плечу, но… всё! Молчу… Когда понадобится вдруг, то пусть букварик сей, поближе б, кому надо, под рукою, для просвещенья смог бы оказаться.

Книга вторая. Большая охота

Бабушкам нашим посвящается.

И буйство дня уже идёт на спад.

Она сидит тихонько у калитки.

Вот-вот начнется желтый листопад.

И серебрятся паутинок нитки.

Платочек беленький, она лицом светла,

И на запон легли бессильно руки,

Иссохшие, как старая ветла.

А рядом брызжет жизнь, играют внуки.

Бесцветные глаза на свет глядят.

С улыбкой смотрит бабка, без волненья,

Как носится, свистя, пища, крича,

Четвертое после Матрены поколенье.

И совершая свой обычный круг,

Садится далеко, краснея, солнце,

Матренин завершая жизни круг,

Серебряную нить сучит на веретенце.

И буйство лета всё ушло на спад.

И опустело место у ворот.

Уже вовсю осенний листопад.

И на зиму у Солнца поворот.

Юлия Меллис.

«Здоровы будете на добром слове. Како место моё, милая? Ну, ин, ладно, хорошо, што по ходу, а то голова кружится, когда супротив ехать. Постель-то? Ну, принеси, будь ласка. Может, и прилягу, до утра, ведь, ехать. Давай, милая, сама постелю, а ты мне чайку… А, сынок уж говорил? Ну и ладно, заботливый он у меня. Уж што-што, а заботливый, это уж – да.

А вы долго ли едете? Докудова? Ох, ты, да нам до одного места! Хороший городок. У меня там середние живут гуртом. А вагон-то как стучит по рельсам. Под такой стукоток и ехать весело, и спать сподручно, убаюкиват. Вот и чаёк приспел, спаси Бог, тебя милая. А ты не побрезгуй, касатушка, испробуй пирожок-те. Оне у меня с черемухой. В городе так сейчас не стряпают, забыли про черемуху-те, а дерево – какое знатное, да полезное. От многих хворей да заразы раньше садили в палисадах, што бы воздух был чистым.

Ты откудова, милая? Из Красноярска? Далёко тебя закинуло. А я из Налётовки. Это на севере, в самой тайге. Спокойное место, хорошее для человека. Мне али кажется, али не можется тебе? Голова болит? Давай, ромашки тебе попросим запарить. Целый куль везу. Всем по цыбику, а на зиму и