— Мерзну я, — пожаловалась Марья, забираясь под пуховое одеяло.

Надо будет велеть, чтобы все одеяла на улицу вынесли и просушили на жарком весеннем солнце, а после, переложив веточками прошлогодней лаванды, убрали в сундуки, под стазис, до самой до осени. А из сундуков надобно достать тонкие покрывала. Если, конечно, они сохранились.

— А… где Вещерский?

Спать не хотелось.

Вот совершенно.

— Сама бы хотела знать. Вызвали.

— Куда?

— Так разве ж скажет, ирод этакий, — Марья вздохнула и легла на живот, подложила ладони под подбородок. — Скажет, только потом уже… иногда, не поверишь, думаю, что лучше б он любовницу завел и к ней по ночам ездил. Всяко спокойней было бы. Хотя бы знала, где он и что… не слушай меня, это я глупости говорю.

— Глупости, — согласилась Василиса.

Весьма сомнительно, чтобы Марья и вправду к наличию любовницы отнеслась бы с должным пониманием.

— А он ничего такой…

— Вещерский?

— Этот твой… Демьян…

— Он вовсе не мой.

— Это пока, а потом посмотрим. Конечно, плохо, что из мещан, опять слухи пойдут… правда, не понятно, Вещерский сказал, что он по силе на первый уровень выходил, а среди мещан такое редкость. Может, из бастардов?

— Нет, — сплетничать вот так было одновременно жутко неудобно и даже совестно перед тем, о ком, собственно, и шел разговор, и в то же время интересно до крайности. Никогда-то прежде и ни с кем Василисе не доводилось обсуждать людей… да, пожалуй, близких. — Его отец знатного рода, насколько я поняла, но его отлучили за то, что в жены взял мещанку.

— Да? И из которых будет? То-то лицо такое вот… до боли знакомое.

— Не знаю. И он не знает. Отец не говорил, а он не выяснял.

— И зря…

— Не лезь.

Марья фыркнула. Но все ж снизошла до пояснения:

— Выяснить будет несложно. Имя-то сохранилось, а там… Вещерский говорит, что архивы все знают.

— Так уж и все? — Василиса указала на тетушкины альбомы, которые теперь держала в спальне, не потому, что опасалась, что кто-то заглянет внутрь, скорее уж хотелось, чтобы были они под рукой. — И про лошадей?

— Думаю, и про лошадей… я велела, чтобы собрали каталоги, посмотришь, что есть… жеребых кобыл, извини, не отдам.

— И не надо.

Марья дотянулась до альбома.

— И жеребцов не всяких. На иных запись стоит уже, так что…

— Пока Хмурым обойдусь.

— Все такая же злобная скотина?

— Он не злобный, он недоверчивый, — Василиса сама открыла альбом на нужной странице. — Видишь?

— Красиво, — оценила Марья, только не понять, лошадь ли или же рисунок. Все ж стоило признать, что тетушка была весьма талантлива.

— Если… у меня получится… — Василиса прикусила губу. — Надеюсь, что получится, но… не уверена… если нет…

— Не попробуешь, не узнаешь, — Марья перелистнула страницу. — Вот тоже… нормальные женщины пейзажи пишут. Или натюрморты. Или… она меня терпела.

— Кто?

— Тетушка. Я знаю. Я… чувствовала, насколько я здесь лишняя. И Настасья тоже. Но у Настасьи свое дело, она кроме него ничего не замечала, даже если бы я сказала, то не поверила б. И ты не веришь.

— Просто… — Василиса провела пальцами по шершавой странице. Края ее потемнели, однако рисунок сохранился, точный и великолепный.

И невозможный.

Не бывает золотых лошадей. Это просто-напросто легенда. И все же… в ушах зазвучал бубен, и сердце отзывалось на удары его.

— У меня все иначе.

— Тебе здесь нравилось.

— Я не чувствовала себя никчемной.

— Ты и не была никчемной, — удивилась Марья. — Кто тебе сказал такую глупость?

— Никто, — вынуждена была признать Василиса. — Просто… ты красивая и сильная. Настасья красивая и умная. А я… ни красоты, ни ума, ни силы особой… ничего… даже на Радковских не походила. Знаю, слышала, как говорили…

— Выдрать бы этих говорунов на конюшне, — Марья нахмурилась.

— И что бы это изменило?

— Мне бы стало легче. И вообще… впрочем… может, ты и права… замуж тебе надо.

Поворот в беседе был неожиданным.

— Я проклята.

— Разберемся, — отмахнулась Марья, и стало очевидно, что она и вправду разберется, и эта вот решительность, говоря по правде, несколько пугала. — Со всем разберемся… в конце концов, дворянство можно получить и за личную выслугу. Правда, тогда скажут, что дело не в ней, а Вещерский просто купил мужа…

— Я не собираюсь замуж!

Не хватало еще, чтобы ей мужа покупали. Василиса, она… она лучше старой девой останется, да в тот же монастырь уйдет, чем вот так… или нет, в монастырь она точно не уйдет, не чувствует в себе должной набожности, но просто будет жить, как тетушка.

В этом доме.

При конюшнях. И… и дело у нее тоже есть. А муж… живут же люди и без мужа. Ничего страшного.

— Но слухи пойдут в любом-то случае… — Марья, как обычно, не услышала.

— Да с чего ты взяла, что он на мне жениться собрался?! Мы знакомы-то всего-ничего…

— Дорогая, если мужчина решает жениться, то вовсе не потому, что долго с кем-то там знаком, — произнесла Марья наставительно. — Это во-первых, а во-вторых, я же вижу, как он на тебя смотрит.

— Обыкновенно.

— Обыкновенно… пускай. Ладно, посмотрим еще… хотя Вещерский утверждает, что человек приличный. А приличный человек не станет смотреть на женщину этак вот…

— Как?!

— Вот так, как он, в общем, не станет, если не имеет серьезных намерений.

Василиса только головой покачала и сказала:

— Спать иди, а то поздно уже…

— Все одно не засну, — Марья с трудом подавила зевок. — Завтра… на конюшни поедем, попробую восстановить систему защиты, если, конечно, там работу не начнут…

Работу не начали, разве что Аким, словно чувствуя вину за отсутствие накануне, суетился сверх меры.

— Барышня… я ж ненадолго… в город… за солому сговаривался… — он улучил минуту, когда Марья отошла, и подобрался поближе. — И еще людишек думал найти, только…

Выглядел он расстроенным.

— Подумал, что Микитка приглянет, а этот неслух взял да приснул, а как проснулся, так спужался, сховался…

— Люди и вправду нужны.

— Так и я о том же ж! Мы ж с Микиткой вдвоем особо-то что? Ничего? Лошаденок вот он почистил, пообиходил…

— Вижу.