— Спасибо.

— За что? Как будто я неправду говорю. Пойдём со мной. Ещё не поздно передумать. Посмотри — темнеет уже. Вон мой дом.

Ялка против воли покосилась на одноэтажный ладный домик с подворьем, и замедлила шаги. Михелькин истолковал её колебания в свою пользу, развернул полукафтан, который нёс до этого в руках, и набросил его девушке на плечи. Та повела плечами, словно собираясь его сбросить, но Михелькин мягко и уверенно обхватил её и придержал.

— Не надо, — отстранилась та.

— Пойдём, — он развернул её лицом к себе и заглянул в глаза. — Пойдём, а?

Он что-то говорил, потом шептал ей жарко на ухо, подталкивая к покосившейся калитке. Сопротивляться почему-то не было сил. Ялку бросало то в жар, то в холод, она шла, не чуя ног под собой. Сырости в промокшем башмаке она уже не ощущала. «Наверное, вот так оно и бывает, — вдруг подумала она с каким-то серым безразличием. — Когда и хочешь, и не хочешь, но идёшь... Почему? Зачем? Куда?»

Она не понимала, что с ней происходит, чувствовала, что поступает плохо и неправильно, но шла, как будто заколдованная, или как во сне. И лишь за несколько шагов до двери то ли в хлев, то ли в сарай, она почувствовала, как что-то непонятное, сосуще-липкое вдруг заворочалось в груди и снова попыталась отстраниться.

— Михель... Михелькин... Не надо.

— Всё хорошо, — уверенные руки парня уже сдвигали деревянную щеколду. Дверь распахнулась с тихим скрипом, как зевающий рот. — Всё будет хорошо. Не бойся...

— Нет. Я не хочу.

— Не бойся...

— Михелькин...

Внутри оказалось тепло. Три коровы, одна из них — с телёнком, с любопытством наблюдали за обоими людьми. За дальней загородкой копошились свиньи — Ялка слышала их хрюканье. В окошки лился серый свет, по крыше нашёптывал дождь. Михель сбросил свой полукафтан на сено, усадил девушку на него и примостился рядом, сноровисто выпутывая её из плена кожушка. Ялка непослушно опустилась, высвободила одну руку, другую, словно в бреду повторяя: «Нет... Нет...», потом почувствовала его пальцы на своём лице и дёрнулась назад. Чувство холода в груди вдруг сделалось невыносимым, сердце понеслось вприпрыжку, Ялка стала задыхаться. Михелькин опять всё понял по-своему, руки его опустились ниже, нащупали шнуровку на её корсете и потянули за узел. Ялка судорожно уцепилась за его запястья. Некоторое время в полумраке хлева шла бесшумная борьба, закончившаяся победой Михелькина. Слов его девушка уже не понимала, голова её кружилась. Не прекращая что-то тихо говорить, Михелькин провёл ладонью по её лицу, скользнул назад, зашарил у девчонки под рубашкой. Холодные пальцы коснулись грудей, Ялка тихо ахнула, закрыла лицо руками и попыталась повернуться набок, но Михель ловко развернул её обратно, подхватил и приподнял. Зашуршала ткань, бёдрам стало холодно, и Ялка поняла, что юбка на ней задрана самым бесстыдным образом, а Михелькин уже наваливается сверху, торопливо дёргая завязки на штанах.

— Нет... Нет... — вновь затвердила она.

— Сейчас... Не бойся... Ну, не бойся... Будь же умницей... Какая ты красивая...

— Нет!

Ялка закричала и забилась, ударила его мешком, замолотила пятками. Михелькин охнул, сдал назад и навалился сверху, в темноте пытаясь ухватить её то за руки, то за ноги.

— Постой... Да погоди же ты... Ах, чёрт...

— Нет, — словно заведённая твердила Ялка и мотала головой, — нет, нет... нет...

— Да успокойся же, ты!..

Нога девчонки в деревянном башмаке что было силы засветила Михелю под рёбра, а затем ещё куда-то (Ялке показалось — в лоб). Михель рассвирепел.

— Ах, сука!!!

Она едва увидела замах и вслед за тем — летящий ей в лицо кулак. Мир перед глазами озарился яркой вспышкой, в голове за глазами что-то лопнуло и наступила темнота. Какое-то время девушка лежала оглушённая и совершенно без движения, а когда смогла соображать, почувствовала, как что-то тёплое, чужое и упругое рвануло болью снизу так, что Ялка не сдержала стона, проникло вглубь и стало двигаться там у неё внутри. На бёдрах стало мокро. Михель размеренно заахал, то наваливаясь сверху, то скользя назад. От отвращения Ялку передёрнуло, сосущий холод опустился из груди в живот и там собрался в одну точку, как свинцовый шар. Лежать было ужасно неудобно, ноги подогнулись, шею нещадно кололи сухие травинки. Она невольно опустила руки и в следующий миг нащупала что-то шершавое и деревянное за отворотом правого чулка.

Нож.

То был тот самый нож, который, уходя, она взяла с собою; она совсем о нём забыла. Страх туманил голову, пальцы судорожно сжали рукоять, и девушка, едва соображая, что творит, рванула нож из-за чулка и слепо ткнула им во тьму.

Михель рванулся, ахнул, захрипел, откинулся назад и рухнул на бок, дёргаясь всем телом. Что-то теплое плеснуло Ялке на живот, она забилась, вскрикнула и торопливо поползла назад из-под Михеля, приподнявшись на локтях и извиваясь, как змея; по лицу её стекали слезы. Отползла, приподнялась на четвереньки и лишь тогда сообразила, что в руках у неё ничего нет — нож остался у Михеля в ране. Она обернулась и теперь с ужасом смотрела, как Михелькин пытается встать, рвёт ворот рубахи, хлипко втягивает воздух ртом и валится на сено окончательно.

Упал.

Подёргался.

Затих.

Коровы переминались с ноги на ногу и удивлённо втягивали воздух, ставший вдруг солоновато-приторным от запаха крови. Свиньи за перегородкой возбуждённо завозились, просовывая рыла в щели, грызли доски и пытались ухватить зубами окровавленное сено.

Только теперь Ялка поняла, что она натворила.

И тогда явился страх.

Девушка и представить не могла, насколько это отвратительно — так откровенно, загнанно бояться. Ялка осознала вдруг, что ей доселе никогда не доводилось испытывать что-нибудь подобного. Страх бился в теле, заставлял дрожать и сковывал движения. Она гулко сглотнула, задышала судорожно, мелко, словно в ледяной воде. Руки её тряслись. Что-то липкое, холодное текло вниз по ногам. За тоненькой стеной прочавкали шаги — кто-то медленно прошёл мимо сарая. Девушка вся сжалась в ожидании тревоги, но снаружи было тихо. Похоже было, что криков и возни в хлеву никто так и не услышал, а если и услышал, то истолковал по-своему, как истолковывал, должно быть, каждый раз.

Как надо, в общем, истолковывал.

Надо было что-то делать, но Ялка никак не могла решить что, и потому сидела в оцепенении. Страх не ушёл, но ползал где-то рядом, изредка касаясь Ялки ледяными кольцами чешуйчатых мурашек. Дотронуться до Михеля оказалось выше её сил. Минуты уходили, но Ялка ничего не могла с собой поделать. Вечер наступал стремительно, за маленьким окном сарая основательно стемнело. Невозможно было различить, жив Михель или нет. Лежал, во всяком случае, он совершенно неподвижно. Ялка не могла унять дрожь, сердце билось бешено и быстро, грудь ходила ходуном. В одной рубашке, босиком, она не чувствовала холода, наоборот — лицо её горело, рубашка на спине намокла от пота.