– Я тебе не доверяю, – откровенно заявила учительница. Она впервые двигалась тихо и крадучись, а голос её опустился почти до шёпота. Флинн дёрнула плечами. По спине у неё мурашками пополз страх. – Знаешь, почему я согласилась на место учительницы во Всемирном экспрессе? – спросила миссис Штейнман, кружа вокруг Флинн, как львица вокруг добычи. В чёрном свете лампы Гемфри она казалась элегантнее и проворнее, чем ожидала Флинн. Перестук колёс вдруг отдалился, а ночной пейзаж за окнами стал схематичным, как нечёткая фотография. Флинн чувствовала себя будто в кошмарном сне, когда опасности не видишь, но ясно ощущаешь её присутствие.

– Я не собиралась становиться учительницей, – глухим голосом призналась миссис Штейнман. Она всё сужала круги. Взгляд её, казалось, внимательно изучал каждую чёрточку в лице Флинн. – И никогда не хотела работать во Всемирном экспрессе. Я согласилась только из-за тебя, – она сделала паузу, остановившись прямо рядом с Флинн. – Наконец-то снова появился тигрик! Наконец-то в этом ужасном продажном мире появилась надежда. Мне захотелось увидеть того единственного, кто остановит войны или победит болезни, положит конец бедности или загрязнению окружающей среды, прекратит вырубку реликтовых лесов или запретит мучить животных. Даниэль так это мне описал. Ха!

Флинн чувствовала, как сердце колотится в горле. Ей хотелось вырваться отсюда сейчас же, немедленно. Она не желала этого слышать. Ноги сделались свинцовыми, а руки – ледяными.

– Обычно я путешествую по миру и конфискую запрещённое оружие, изготовленное по магической технологии, – объяснила миссис Штейнман. – Но тигрик! Да, подумала я, мне будет на что посмотреть! А знаешь ли, что я думаю теперь? – Её лицо приблизилось к лицу Флинн. Девочка, тяжело сглотнув, покачала головой. Она была уверена, что не хочет знать ответ. – Я думаю, – сказала миссис Штейнман, сузив глаза в щёлочки, – как вообще может дочь депрессивной полицейской быть достаточно сильной для того, чтобы стать тигриком? Не выношу полицейских. А слабаков среди них уж подавно. – Её лицо теперь приблизилось настолько, что, несмотря на темноту, Флинн различала в нём скепсис и досаду. Ей казалось, будто в глазах учительницы отражаются её собственные чувства.

– Моя мама сильная, – сжав кулаки, возразила Флинн. Она вспомнила все те дни, что мама провела неподвижно лёжа на диване, все её приступы ярости и все причитания. И всё-таки… Флинн не могла этого объяснить, но сам факт, что мать по-прежнему там, всё ещё в Брошенпустеле, всё ещё жива, говорил ей о том, что, видимо, она сильная. Возможно, нездорова. Явно не милая. Но сильная.

Миссис Штейнман подняла бесцветные брови.

– Ради этого мне не стоило отказываться от моей настоящей профессии, – рассудила она. – Я постепенно прихожу к выводу, что ты как тигрик принесёшь такое же разочарование, как и те два тигрика за много лет до тебя. О них никто ничего больше не слышал. Пустая трата времени и сил!

В воздухе повисло искреннее разочарование. Внезапно Флинн перестала сомневаться, что миссис Штейнман говорит правду: оружие в чемоданах она собирала просто потому, что в этом заключается её работа. А во Всемирный экспресс она пришла только для того, чтобы увидеть Флинн. Флинн Нахтигаль, неправильное решение. Ошибку системы. Которая так навсегда и останется маленькой перепуганной девчонкой.

Миссис Штейнман со вздохом отперла дверь. Не говоря ни слова, она протопала в коридор – опять та же производящая много шума громкая особа, какой она и появилась в поезде.

Флинн, глядя ей вслед, ощущала странную пустоту. Страх, который она только что испытывала, улёгся. Но взамен не возникло никакого нового чувства. Только пустой привкус стыда во рту да тысяча печалей на сердце.

Миссис Штейнман, видимо, не представляла опасности для поезда, но сейчас Флинн это не радовало. Потому что, несмотря на это, лампа Гемфри по-прежнему, непрестанно подрагивая, передавала предостережение Стефенсона. Что-то – Флинн это знала – угрожает поезду. А будет ли она в нужный момент готова? Она чувствовала бесконечную усталость при мысли о том, что она – та самая, кого выбрал Тидерий и кто заметил мигание света. Да она всего лишь дочь мрачной полицейской. И чего же она может добиться в жизни?

Флинн медленно двигалась по тёмным коридорам поезда. Тишина в спальных вагонах мягкой ватой забивала голову. По пути ей встретилось совсем мало павлинов. Очевидно, Кёрли взломал механизм и снова превратил дверные ручки в обычные и безобидные.

В первом спальном вагоне девочек несколько учениц ещё стояли в очереди у ванной комнаты. Они уже надели пижамы и, зевая, посматривали на часы в конце вагона.

Флинн спрашивала себя, схлопотали ли её друзья неприятности. Но когда она добрела до конца очереди, там с довольным видом стояла Пегс в халате.

– Кёрли не удалось обвинить нас ни в каких нарушениях, – сказала она ещё до того, как Флинн успела о чём-либо спросить. – Но какой же он был страшный! Спрашивал нас, что у нас значится на дверных табличках – будто он охранник какой-то, а не заведующий хозяйством. Ты Даниэля предупредила? Я имею в виду – о миссис Штейнман.

Флинн покачала головой.

– Проблема не в миссис Штейнман, – сказала она, – а в ком-то другом. Лампа в кабинете Даниэля…

– Какое счастье! – перебила Пегс. Прислонившись к закрытой двери в купе, она с облегчением рассмеялась. – Послушай…

В начале очереди открылась дверь в ванную комнату, и оттуда вышла Файви Мустаки.

– Ну, наконец-то! – проворчала девочка-мексиканка, стоящая перед ними. Пегс отступила на шаг, чтобы Файви могла пройти к себе в купе, у двери которого они с Флинн стояли.

– Что такое? – раздражённо спросила Флинн, когда Файви остановилась рядом с ними. – Ты ждёшь от нас реверанса?

Файви ухмыльнулась. Даже в пушистых тапочках она выглядела всё такой же высокомерной.

– Даже и с ним тебе неделю состязаний не выиграть, – заявила она, протискиваясь мимо Флинн в купе.

Едва она закрыла за собой дверь, Пегс, понизив голос, возвратилась к прерванному разговору:

– Вообще-то я бы по этому поводу не суетилась, но мама каждое воскресенье пишет Даниэлю письмо с просьбой сообщить, хорошо ли я себя веду. Если родители узнают, что я копалась в чемоданах учительницы, мне точно не поздоровится.

Флинн нахмурила лоб.

– А предостережения «Много зла произойдёт» ты не боишься? – растерянно спросила она. В конце концов, если на поезд нападут какие-то враждебные силы, они потеряют намного больше, чем пару галочек за хорошее поведение.

Пегс пожала плечами.

– Мои родители умеют нагнать страху, – заверила она. – И вообще, большая ответственность не на тебе одной. То, что тигрики в мире меняют, опасликам предстоит сохранять.

Возвращаясь через полчаса из ванной комнаты в купе, Флинн всё ещё размышляла над этими словами. Из соседних купе, где старшим павлинам уже давно полагалось спать, доносился смех, а из открытых дверей струился яркий свет, разрезая коридор на светлые и тёмные участки.