Мечта о вечном полном подобии, которое подменило бы половое размножение, связанное само по себе со смертью. Мечта о размножении путём деления клеток — чистейшая форма родства, ведь она позволяет, наконец, обойтись без другого и двигаться от того же к тому же (необходимо ещё пройти через матку женщины и через очищенную яйцеклетку, но это средство передачи эфемерно и, во всяком случае, анонимно: его мог бы заменить и женский протез). Одноклеточная утопия, которая с помощью генетики открывает сложным существам доступ к судьбе, предназначенной для простейших.

Не влечение ли к смерти толкает разнополые существа регрессировать к форме размножения, предшествующей половой (впрочем, именно форма размножения делением, эта репродукция и пролиферация{136} через непорочное зачатие, не является ли для нас, в самой глубине нашего воображаемого, смертью и влечением к смерти — тем, что отрицает нашу сексуальность и стремится уничтожить её, поскольку сексуальность является носителем жизни, то есть критической и смертельной формой воспроизведения?), — не это ли влечение в то же время в метафизическом плане противится любому различию, любому изменению Того же Самого и стремится лишь к сохранению идентичности, к прозрачности генетической записи, пусть даже более подверженной перипетиям порождения?

Но отвлечёмся от влечения к смерти. Может быть, речь идёт о фантазме порождения самого себя? Нет, ибо порождение всегда проходит через образы матери и отца, образы родителей, наделённых половыми признаками, которые субъект может мечтать стереть, подменяя их самим собой, но он не в силах опровергнуть символическую структуру прокреации{137}: стать своим собственным ребёнком, а это значит, оставаться ребёнком кого-то другого. Клонирование же радикально устраняет Мать, а также и Отца, сочетание их генов, смешение их различий, но главным образом дуалистический акт, которым является порождение. Клонируемый не порождает самого себя; он пускает почки от каждого своего сегмента. Можно спекулировать относительно великолепия этих вегетативных ответвлений, которые действительно решают проблему эдиповой сексуальности в пользу «нечеловеческого» секса, секса, состоящего в простом соприкосновении и в незамедлительном делении, но в итоге о фантазме порождения самого себя речи идти не может. Отец и мать исчезли, но не в пользу алеаторной свободы субъекта, а в пользу матрицы, именуемой кодом. Нет более ни матери, ни отца, есть только матрица. И именно она, матрица генетического кода, отныне и навек занимается «деторождением» операциональным способом, очищенным от какой бы то ни было алеаторной сексуальности.

Нет более и самого субъекта, так как идентичная редупликация кладёт конец его раздвоенности. Стадия зеркала исчезла в клонировании или скорее осталась там в качестве чудовищной пародии. Точно так же клонирование не оставляет ничего и от извечной нарциссической мечты субъекта осуществить проекцию в своё идеальное alter ego, так как эта проекция по-прежнему проходит через ещё одно отображение: отображение в зеркале, глядя на которое субъект испытывает отчуждение от самого себя, чтобы вновь обрести себя, или другого — обольстительного и смертоносного, в котором субъект видит себя, — и умереть. Ничего подобного нет при клонировании. Нет ни медиума, ни отображения — не более чем отображение одним промышленным товаром серийного производства другого, который произведён вслед за первым. Одно никогда не становится идеальным или смертельным миражом другого, они могут лишь добавляться друг к другу, а если они не способны ни на что, кроме взаимного добавления, то это потому, что были рождены неполовым путём и смерть им неведома.

Речь идёт даже не о близнецах, астрологических или природных, ибо у тех имеются свои особые свойства, особое священное очарование того, что существует Вдвоём, что изначально было двойней и никогда единицей. Тогда как клонирование посвящено повторению Того же Самого: 1+1+1+1+ и т. д.

Не будучи ни ребёнком, ни близнецом, ни нарциссическим отражением, клон — это материализация двойника генетическим путём, иначе говоря — уничтожение любого различия и любого воображаемого. Материализация, которую ошибочно принимают за экономию сексуальности. Бредовый апофеоз производственной технологии.

Сегмент нуждается в воображаемом посредничестве для самовоспроизводства не более, чем дождевой червь: каждый сегмент червя непосредственно воспроизводит целого червя, так же как каждая клетка американского гендиректора может дать нового гендиректора; так же как каждый фрагмент голограммы может снова стать матрицей целой голограммы: в каждом отдельном фрагменте голограммы информация остаётся полной, может быть лишь с поправкой на меньшее разрешение.

Таким образом приходит конец совокупности. Если вся информация содержится в каждой из частей, то их целое теряет свой смысл. Это также и конец тела, этой сингулярности, именуемой телом, чей секрет как раз в том, что оно не может быть разделено на взаимно дополняющие клетки, в том, что оно представляет собой неделимую конфигурацию, о чём свидетельствуют его половые признаки (парадокс: клонирование до бесконечности будет производить существа, имеющие половые признаки, ведь они будут подобны своим моделям, в то время как пол становится благодаря клонированию бесполезной функцией, но пол как раз и не функция — это то, что делает тело телом, то, что превалирует над всеми сегментами и другими функциями тела). Пол (или смерть: в этом смысле это одно и то же) — это то, что превосходит любую информацию, которую можно получить о теле. Но где вся эта информация хранится? В генетической формуле. Вот почему она неизбежно должна проложить себе путь к автономному воспроизводству, независимому от сексуальности и смерти.

Наука путём биофизиоанатомических исследований органов и функций уже приступила к процессу аналитического расчленения тела, и молекулярная генетика, вокруг которой и разворачивается вся эта фантасмагория, есть лишь логическое следствие этого, но на более высоком уровне абстракции и симуляции, на уровне управления ядром клетки, на уровне непосредственно генетического кода.

С функционально-механистической точки зрения каждый орган есть не что иное, как парциальный и дифференцированный протез: это уже симуляция, но пока ещё «традиционная». С кибернетически-информационной точки зрения наименьший недифференцированный элемент — это каждая клетка тела, она и становится его «эмбриональным» протезом. Именно генетическая формула, записанная в каждой клетке, становится истинным современным протезом всякого тела. Если в общепринятом понимании протез представляет собой артефакт, дополняющий неполноценный орган, то молекула ДНК, содержащая в себе всю информацию относительно тела, — протез в высшей степени, позволяющий дополнять тело до бесконечности за счёт его самого, при этом само тело будет лишь бесконечной серией своих протезов.

Кибернетический протез бесконечно более изощрённый и более искусственный, чем любой механический. Ведь генетический код не является «естественным»: коль скоро всякая абстрактная часть целого, став автономной, превращается в искусственный протез, который подделывает это целое, подменяя его собой (pro-thesis — «для замещения»: такова этимология этого слова), то можно сказать, что генетический код, в котором целое существо содержится как бы в сжатом виде, ибо именно в нём, как полагают, содержится вся «информация» об этом существе (и в этом невероятное насилие генетической симуляции), представляет собой артефакт, операциональный протез, абстрактную матрицу, которая в состоянии производить даже не посредством воспроизводства, а путём простого возобновления идентичные существа, предназначенные для одной и той же участи.