Ремарка

Следует отметить, что пролиферация раковых клеток — это также молчаливое неповиновение предписаниям генетического кода. Рак, если его рассматривать с точки зрения логики, свойственной информационно-ядерному видению живых существ, также является чудовищным разрастанием и негацией, ведь он ведёт к полной дезинформации и дезинтеграции. «Революционная» патология органического рассоединения, сказал бы Ричард Пинхас в «Фикциях» («Синоптические заметки о загадочной болезни»). Энтропийная исступлённость организмов, резистентная негэнтропия информационных систем. (Это такая же ситуация, как и с массами по отношению к структурированным социальным образованиям: массы — это также раковые метастазы вне пределов всякой социальной органичности.)

Такая же двусмысленность имеет место и в случае с клонированием: оно является одновременно триумфом ведущей гипотезы, гипотезы кода и генетической информации, и эксцентричным искажением, которое разрушает её когерентность. Впрочем, существует вероятность (предоставим это дальнейшей истории), что даже клон-близнец никогда не будет идентичен своему прототипу, никогда не будет тем же хотя бы потому, что до него был ещё один. Он никогда не будет «таким, каким сделает его генетический код сам по себе». Тысячи интерференций сделают его вопреки всему другим существом, у которого будут лишь такие же голубые глаза, как у его отца, но ведь это не новость. И эксперименты с клонированием будут иметь, по крайней мере, ту пользу, что продемонстрируют радикальную невозможность контролировать процесс лишь посредством управления информацией и кодом.

Это фантазм — схватить реальность на лету, но попытки продолжаются ещё со времён Нарцисса, склонившегося над ручьём. Уловить реальное, чтобы остановить его, уловить реальное, задержав его навсегда в его копии. Вы склоняетесь над голограммой, словно Бог над своим творением: лишь Бог имеет эту власть — проходить сквозь стены, сквозь предметы и оказываться по ту сторону в бестелесном состоянии. Мы мечтаем проходить сквозь самих себя и оказываться по ту сторону; когда ваш голографический двойник появится в пространстве, возможно, двигаясь и разговаривая, вы осуществите это чудо. Конечно, это уже не будет мечтой, и её шарм будет утрачен.

Телевизионная студия превращает вас в голографические фигуры, возникает впечатление, что вы материализуетесь в пространстве с помощью света прожекторов, как те полупрозрачные фигуры, которые проходят сквозь массы (из миллионов телезрителей), точно так, как ваша реальная рука проходит сквозь нереальную голограмму, без сопротивления, но не без последствий: пройдя сквозь голограмму, она также становится нереальной.

Иллюзия полная и по-настоящему завораживает, когда голограмма проецируется на пластине, и вас ничто не отделяет от неё (иначе это остаётся фото- или киноэффектом). Это та характерная оптическая иллюзия, которая отличает голограмму от картины: вместо перспективной точки зрения вы оказываетесь в обратной глубине, которая превращает вас самих в точку схода… Здесь необходимо, чтобы рельеф и объём воспринимались так же, как обычный трамвайный вагон или фигуры на шахматной доске. Исходя из этого, остаётся выяснить, какого типа объекты или формы будут собственно гологеничными, ведь голограмма не более предназначалась для производства трёхмерного кино, чем кино предназначалось для воссоздания театра или фотография — для повторения содержания живописи.

В голограмме, как и в истории с клонами, предметом безжалостной травли является именно воображаемая аура двойника. Подобие — это мечта, и она должна оставаться ею, чтобы могли существовать минимальная иллюзия и сцена воображаемого. Подобие не должно сливаться с реальным, стремиться к точному сходству мира с самим собой, субъекта с самим собой. Потому что тогда исчезает образ. Подобие не должно сливаться с двойником, потому что тогда исчезает дуалистическая связь и вместе с ней вся седуктивность. А в случае с голограммой, как и с клоном, мы имеем дело с обратным соблазном и с обратной фасцинацией, обусловленными концом иллюзии, сцены, тайны, который наступает вследствие материализованной проекции всей имеющейся относительно предмета информации вследствие материализованной транспарентности.

После фантазма видеть себя (зеркало, фотография), наступает очередь фантазма, сосредоточенного на том, чтобы окинуть взглядом себя со всех сторон, пройти сквозь собственное призрачное тело, и любой голографический объект становится прежде всего светящейся эктоплазмой вашего собственного тела. Однако это означает в определённом смысле конец эстетики и торжество медиума, точно так, как это происходит со стереофонией, которая в своей крайней изощрённости, в общем-то, кладёт конец шарму и восприятию музыки.

Голограмма просто не способна создать ту оптическую иллюзию, которая является одним из способов обольщения, всегда действующего в соответствии с правилами отображения посредством наличия аллюзии и эллипсиса. Вместо этого её охватывает непреодолимое влечение полностью слиться с двойником. Если мир, согласно Маху{139}, — это то, у чего нет двойника, нет зеркального эквивалента, тогда в случае с голограммой мы уже находимся практически в другом мире — в том, который является лишь зеркальным эквивалентом этого мира. Но чем же является этот мир?

Голограмма, та, о которой мы всегда мечтали (голограммы, которые мы имеем на сегодняшний день, — это лишь жалкие поделки), волнует, вызывает головокружение возможностью перейти на другую сторону нашего собственного тела, на сторону двойника, светящегося клона или мёртвого близнеца, который никогда не рождался за нас и который наблюдает за нами посредством антиципации.

Голограмма — совершенный образ, а также конец воображаемого. Или скорее это не образ вообще — реальный медиум-лазер, концентрированный, квинтэссенциальный свет, свет, который больше не является зримым или отражённым светом, а является абстрактным светом симуляции. Лазер/скальпель. Хирургия светом, направленная в данном случае на оперирование двойника: вас оперируют с целью удаления двойника, как если бы вас оперировали с целью удаления опухоли. Двойника, который был спрятан глубоко внутри вас (вашего тела, вашего бессознательного?) и тайная форма которого как раз и питала ваше воображаемое при условии, что она останется тайной, этого двойника извлекают с помощью лазера, синтезируют и материализуют перед вами так, чтобы вы могли пройти сквозь него и попасть по ту сторону. Исторический момент: отныне голограмма выступает составной частью того «подсознательного комфорта», который является нашим назначением, этого счастья, которое торжественно посвящается отныне ментальному симулякру и феерии спецэффектов, наполняющих всё вокруг. (Социальное, социальная фантасмагория сама уже не более чем спецэффект, призрачный образ коллективного счастья, полученный в условиях вакуума из конвергентных пучков причастности.)

Трёхмерность симулякра — почему трёхмерный симулякр должен быть ближе к реальному, чем симулякр двумерный? Он на это претендует, однако его эффект, как это ни парадоксально, противоположен и указывает нам на четвёртое измерение как на скрытую истину, тайное измерение, присущее всем вещам, которое внезапно обретает силу очевидного. Чем ближе мы к совершенству симулякра (и это справедливо относительно не только предметов, но и произведений искусства или моделей социальных или психологических отношений), тем очевиднее для нас (или скорее для злого духа скептицизма, который живёт внутри нас, ещё более злого, чем злой дух симуляции) становится то, посредством чего все вещи избегают репрезентации, избегают своей собственной копии и своего подобия. Словом, реальное не существует: третье измерение является лишь воображаемым двухмерного мира, четвёртое — воображаемым трёхмерного мира… Эскалация производства реального, которое становится реальнее реального благодаря последовательному добавлению измерений. Но рикошетом возрастает и обратное действие: единственно реальным и по-настоящему седуктивным является то, в чём задействовано на одно измерение меньше.