Леди Урсула провела их в гостиную. Эту комнату Пол Бероун тоже непременно показал бы ему; на миг у Дэлглиша возникло ощущение, что рядом с ним стоит сам покойный, а не его мать. Три высоких фигурных окна, красиво задрапированных шторами, открывали вид на садовые деревья, которые выглядели нереально, как плоский тканый ковер с узором из бесконечного плетения зеленых и золотых нитей. Комната с потолком, богато украшенным росписью, в которой смешались классические и готические мотивы, не была загромождена мебелью, и в ее воздухе царила неподвижная, меланхолическая атмосфера редко посещаемого загородного дома, пропитанная запахами высушенных цветов и мебельного воска. Дэлглиш почти ожидал увидеть протянутый белый шнур, ограничивающий зону, куда туристам вход воспрещен.

Потерявшая сына мать скорее всего по собственной воле решила побеседовать с ним наедине. Вдова же позаботилась о том, чтобы в его присутствии ее утешали и защищали врач и адвокат. Леди Урсула коротко представила всех друг другу и сразу же вышла. Дэлглишу и Кэт пришлось, ступая по ковру, самим пересекать комнату, чтобы приблизиться к авансцене, выглядевшей нарочито, как живая картина. Барбара Бероун сидела в кресле с высокой спинкой справа от камина. Напротив нее, подавшись вперед на стуле, расположился адвокат Энтони Фаррелл. Рядом с ней, держа руку на ее запястье, стоял доктор. Именно он заговорил первым:

— Я сейчас покидаю вас, леди Бероун, но вечером загляну снова, часов в шесть, если вам удобно, и мы попытаемся сделать так, чтобы вы поспали этой ночью. Если я понадоблюсь вам раньше, велите мисс Мэтлок позвонить мне. Заставьте себя что-нибудь съесть за ужином, если сможете. Скажите, чтобы она приготовила вам что-нибудь легкое. Знаю, что у вас нет аппетита, но я хочу, чтобы вы постарались. Хорошо?

Она кивнула и протянула ему руку. Он на миг задержал ее в своей, перевел взгляд на Дэлглиша и, закатив глаза, пробормотал:

— Чудовищно, чудовищно! — Поскольку Дэлглиш ничего не ответил, он продолжил: — Думаю, леди Бероун в силах говорить с вами сейчас, коммандер, но, надеюсь, вы не станете ее долго мучить.

Он вел себя как какой-нибудь актер-любитель, участвующий в спектакле об убийстве: предсказуемый монолог, предсказуемо исполненный. Дэлглиша удивило то, что врач, заведомо привыкший сталкиваться с трагедиями, чувствовал себя больше не в своей тарелке, чем пациентка. Когда он дошел до двери, Дэлглиш спокойно спросил:

— Вы были лечащим врачом и сэра Пола?

— Да, но стал им лишь недавно. Сэр Пол был частным пациентом доктора Гиллеспи, умершего в прошлом году. Тогда-то сэр Пол и леди Бероун заключили договор со мной через государственную службу здравоохранения. У меня находится его медицинская карта, но он никогда не обращался ко мне за профессиональной помощью. Он был очень здоровым человеком.

Итак, смущение его разъяснилось: это был не старый, пользующийся доверием семейный врач, а перегруженный работой районный терапевт общей практики, озабоченный тем, как бы поскорей вернуться к себе в кабинет, к которому уже выстроилась очередь, или продолжить объезд больных на дому. Быть может, он и сознавал, что здешняя ситуация требует светских навыков и углубленного внимания, на которое у него нет времени, но пытался — не слишком убедительно — играть роль друга семьи в гостиной, порога которой он, вероятно, до настоящего момента ни разу не переступал. Интересно, подумал Дэлглиш, решение Пола Бероуна пользоваться услугами государственной системы здравоохранения было продиктовано соображениями политической целесообразности, убеждениями, стремлением к экономии или всеми тремя одновременно? Над камином виднелся прямоугольник невыцветших обоев. Его не полностью закрывал не слишком выдающийся семейный портрет, на месте которого, как догадался Дэлглиш, некогда висело более ценное полотно.

— Садитесь, пожалуйста, коммандер, — пригласила Барбара Бероун.

Она слабо махнула рукой в сторону дивана, стоявшего у стены. Диван был расположен неудобно и выглядел слишком шатким, но Кейт решительно направилась к нему, села и скромно достала свой блокнот. Дэлглиш подошел к одному из стульев с высокими спинками, перенес его к камину и поставил справа от Энтони Фаррелла.

— Простите, что докучаем вам в такой момент, леди Бероун, — сказал он, — однако я не сомневаюсь: вы понимаете, что это продиктовано необходимостью.

Вместо того чтобы ответить ему, Барбара Бероун, глядя вслед доктору Пигготу, брезгливо произнесла:

— Какой смешной человечек! Мы с Полом только в июне прошлого года подписали с ним договор. У него потные руки.

Она скорчила неприязненную гримасу и чопорно потерла пальцы.

— Вы в состоянии ответить на несколько вопросов? — спросил Дэлглиш.

Она посмотрела на Фаррелла, как ребенок, ожидающий подсказки, и тот профессионально ровным голосом произнес:

— Боюсь, моя дорогая Барбара, что в ходе расследования убийства обычные цивилизованные условности отступают на задний план. Промедление — роскошь, которую полиция не может себе позволить. Уверен, что коммандер постарается сделать процедуру максимально короткой, а вы будьте умницей и, насколько можете, облегчите ему задачу. — И прежде чем она успела что-либо ответить, он добавил, обращаясь к Дэлглишу: — Я присутствую здесь как друг леди Бероун и ее адвокат. Наша фирма ведет дела семьи уже в трех поколениях. Я относился к сэру Полу с глубоким личным уважением. С его кончиной я потерял друга и клиента. Отчасти еще и поэтому я здесь. Леди Бероун осталась почти в одиночестве. Ее мать и отчим живут в Калифорнии.

«Интересно, — подумал Дэлглиш, — что бы он ответил, если бы я напомнил ему, что ее свекровь находится всего двумя этажами выше. Неужели они не сознают неуместность такой откровенной демонстрации перед посторонними своего взаимного отчуждения в момент, когда семья, естественно, должна была бы искать поддержки и утешения друг в друге? Или они настолько привыкли жить под одной крышей, но совершенно врозь, что даже в столь трагической ситуации не смогли преодолеть психологический барьер, который символически воплощался в этом лифте-клетке, снующем между двумя этажами?»

Барбара Бероун перевела на Дэлглиша взгляд своих прекрасных фиолетово-синих глаз, на миг смутив его. Мимолетный проблеск любопытства в них сразу же угас, они стали почти безжизненными, словно он смотрел в цветные контактные линзы. Возможно, давно привыкнув к эффекту, который производил ее взгляд, она больше не считала необходимым оживлять его каким бы то ни было иным выражением, кроме случайного интереса. Дэлглиш знал, что она красива, — откуда, он не помнил: вероятно, это знание сложилось у него в результате небрежно оброненных в разговорах о ее муже замечаний и фотографий в печати. Но это была не та красота, которая способна тронуть его душу. Ему доставило бы удовольствие незамеченным посидеть и посмотреть на нее как на картину, с бесстрастным восхищением отметить изящество изгиба надбровных дуг, чуть опущенные внешние уголки огромных глаз, совершенство линии верхней губы, тень впадины на щеке между скулой и подбородком, стройность шеи. Посмотреть, полюбоваться и без сожаления отвести взгляд. Ему это белокурое очарование казалось слишком изысканным, слишком невозмутимым, слишком традиционно-совершенным. Ему нравилась красота более индивидуальная и эксцентричная, ранимость в сочетании с умом. Он сомневался, что Барбара Бероун умна, но не собирался ее недооценивать. В работе полицейского нет ничего опаснее, чем поверхностные суждения о человеческих существах. Тем не менее в голове его мелькнула мысль: видел ли он сейчас перед собой женщину, ради которой мужчина способен убить? За всю свою профессиональную карьеру он встретил лишь трех таких женщин, и ни одну из них нельзя было назвать красавицей.