Конечным пунктом путешествия должна была стать деревня Глогор — уединенное местечко с самобытными строениями. Жители деревни обычно собирались на улице вокруг китайских магазинчиков. Вдоль этой же дороги находились пустые бараки. Надежды, которые давали силы и вдохновляли во время путешествия, быстро угасли. Глогор был куда меньше и куда мрачнее того места, где они содержались раньше. Полтысячи мужчин согнали, как стадо, на клочке земли, чуть большем, чем футбольное поле. Здесь стояли длинные блоки бараков, разделенные тонкими полосками травы.

Мужчин вновь поделили по национальности, один барак оставив для офицеров. Условия были аскетичными. Деревянные доски, постеленные на стальные балки, образовывали полки вдоль каждой из стен — нары, где должны были спать пленные. Пол был голым, а между лежаками имелся проход шириной около восьми футов. И сверху черепичная крыша, наводненная крысами.

Окна были не застеклены, а лишь прикрыты металлическими решетками с деревянными ставнями. Каждому заключенному для сна предназначалась «ячейка» длиной шесть футов и шириной два с половиной. Это крошечное место теперь называлось их домом. Тут они ели, спали, коротали время, стараясь не думать о том, что здесь легко заболеть малярией или другими опасными заболеваниями, которые стали для Глогора чем-то вроде чумы. Уединиться или спрятаться можно было только в мыслях.

Предчувствие того, что здесь значительно хуже, нежели в Паданге, подтвердились, когда раздали первые порции еды. На местной кухне готовили из расчета на два приема пищи в день. Меню редко менялось: чашка водянистого риса, который называли «пап», небольшое количество безвкусного супа с травой, а также какое-то непонятное вязкое месиво, напоминающее густую кашу. Если в Паданге пленные недоедали, то здесь, в Глогоре, их просто морили голодом.

Мужчины дни напролет просиживали запертыми в бараках. Не было надежды ни избавиться от скуки и как-то разнообразить жизнь, ни сбежать из душного раскаленного помещения. Многие сейчас с радостью вновь оказались бы в свободном, «роскошном» Паданге. Кое-кто от безнадежности происходящего впал в апатию.

После трех недель пленения полковник Банно, японский комендант лагеря, заявил, что узники должны понести наказание за то, что «оказывали сопротивление японским военным силам». С этого момента с ними будут обращаться «должным образом» — как с военнопленными.

Полковник Банно был загадочной персоной. Этот изысканно одетый японский офицер, в прошлом — фермер, с первого взгляда казался человеком умным и открытым. Но, несмотря на кажущуюся доброжелательность, у него было крайне жестокое сердце. Он настаивал на применении наказания по отношению к тем, кто рискнул бороться с имперскими военными силами Японии.

Никто из пленных не питал ни малейшей надежды на то, что их наказание будет заключаться просто в пребывании взаперти. Позже о таком пребывании в бараках будут вспоминать как о благословенном времени. Перемены, о которых они были предупреждены, должны были произойти вскоре. Якобы пленным будет разрешено выполнять различную работу вне лагеря, а местным торговцам позволят выставлять лотки два раза в неделю и продавать такие «роскошные» товары, как фрукты, яйца, табак, мыло и даже карандаши и бумагу.

Новость о таком вот «улучшении» немного подняла боевой дух в лагере, но ненадолго. Вскоре пленные прочувствовали на себе нечеловеческую жестокость, которую японцы применяли ко всем, кто имел дерзость перечить им.

В лагере Глогор надзирателями были как японцы, так и корейцы. Хотя последние носили японскую форму, но к ним относились свысока. Японские офицеры часто оскорбляли и били своих подчиненных. Те, в свою очередь, вымещали злость на корейцах. А от корейцев попадало местным торговцам и заключенным.

Первым жестокость этой бесчеловечной «системы» почувствовал на себе местный торговец, который был схвачен при попытке тайно пронести немного денег в лагерь. Кое-кто из пленных хотел ему что-то продать. Скорее всего, это были часы или золотое кольцо. Но в лагере такой обмен был строго запрещен. Торговать можно было только местным жителям.

Сначала он был избит начальником стражи: самый старший по рангу удостаивался чести нанести первые удары. После чего уже были развязаны руки у всех караульных. Каждый старался перещеголять других в энтузиазме, с которым униженному, уже упавшему бедолаге наносил удары прикладом или сапогом.

В конце концов жертву обычно приводили в чувство, вылив на нее ведро холодной воды, после чего подвешивали за руки на флагшток под палящим солнцем. Но наказание, предусмотренное для китайских торговцев (китайцы — заклятые враги японцев с незапамятных времен), было еще хуже. Обвиненный в воровстве китаец также подвешивался, а над его головой устанавливалась табличка: «ВОР». На шею набрасывалась петля, а с другой стороны привязывалась сумка. В эту сумку каждый проходящий, в том числе и заключенные, должен был кидать по камню, в результате чего сумка тяжелела и петля затягивалась.

Не все выдерживали подобные садистские пытки, но все обязаны были смотреть на публичные казни, чтобы неповадно было нарушать правила лагеря. Для Глогора соблюдение режима было священным. Пленные должны были кланяться как японским, так и корейским конвоирам. Кланяться нужно было, сгибаясь в пояснице, наклоняясь настолько низко, насколько возможно. Чем ниже поклон, тем меньше вероятность быть жестоко избитым за проявление «неуважения» к завоевателям.

Выучить, когда нужно низко поклониться, было нелегко, но большинство «ритуалов» запоминались быстро. Едва японский или корейский военный появлялся в поле видимости, ему стоило поклониться. Не заметить надзирателя значило породить взрыв оскорблений и жестокости. Виновник должен был стоять по стойке «смирно», в то время как азиат бил его по лицу и ногам. Очень важно было стоически перенести наказание и не упасть, иначе надзиратель просто избивал жертву ногами, обутыми в ботинки, по голове.

Лес Сирл, Джок Девани, Панч Панчеон и остальные, кто был с Джуди, наблюдали за подобными проявлениями дикости с глубоким отвращением и волнением — боялись больше за собаку, чем за себя. Однако, казалось, Джуди по-своему научилась кланяться. Она слонялась вокруг лагеря в Глогоре с затравленным взглядом и опущенной головой, изо всех сил стараясь избегать надзирателей. Но полностью скрыть свою ненависть к ним ей не удавалось.

Когда кто-то из них был рядом, ее челюсти плотно сжимались. Неоднократно она бросалась к одному из самых худших надзирателей и, казалось, была единственным узником, который не способен держать свои эмоции при себе.

Такая явная враждебность собаки постоянно ставила жизнь Джуди под угрозу. Особая опасность в этом смысле исходила от корейских надзирателей, которые любили употреблять собак в пищу, как, впрочем, все местные. В этой части Суматры каждую собаку при отсутствии строгого надзора выискивали и отправляли в кастрюлю. Более того, кое-где в Корее собачье мясо считалось деликатесом. В Глогоре было немало желающих полакомиться талисманом Королевского флота.

Так как порции во время кормежек были мизерными и у защитников Джуди не было возможности что-либо выменять, еду можно было отыскать разве что вокруг лагеря. Джуди вновь и вновь отправлялась на поиски пищи. Возвращалась она то со змеей, то с цыпленком, зажатым в пасти, и пулей проносилась мимо надзирателей в барак к своим.