«Эрмин Дельбо! Эрмин Дельбо! — повторял мужчина про себя. — Если это совпадение, то судьба решила помучить меня. Дельбо… Так звали золотоискателя, который приютил нас с Лорой. Анри Дельбо человек порядочный и честный, бесспорно. Он не взял ни су из моих сбережений, а ведь я предоставил ему право поступить с ними по своему разумению. Я ему весьма благодарен. Эти деньги мне очень пригодились. Эрмин, эту девушку зовут Эрмин, а не Мари-Эрмин…»

Решив наконец, что провидение в очередной раз решило сыграть с ним жестокую шутку, он надел на лысеющую макушку коричневую фетровую шапочку, которую снял перед ужином.

— Дамы и господа, я спою вам гимн нашей страны, думаю, это всем нам придаст сил! — объявила Эрмин.

Тебе эту песнь, Канада, поем —

Славы венец на челе твоем!

Рука твоя меч умеет держать

И крест умеет нести!

Стоило зазвучать мощному, идеально чистому голосу молодой женщины, как разговоры и возгласы нетерпения смолкли. Эрмин закончила песню в глубочайшей тишине. Мгновение — и на нее обрушился шквал аплодисментов.

Жослин закрыл глаза. В уголках его губ залегли складки. Он думал о том, что врачи считают излишне сильные эмоции вредными для больных туберкулезом, а значит, сейчас все пациенты были под угрозой.

«Господи, ты, который сохранил мне жизнь! Я никогда не слышал ничего красивее! Что, если это мое дитя? Нет, это невозможно! Любой, посмотрев на эту певицу, скажет, что она принадлежит к высшему обществу, хорошо образованна и богата. Такие вещи чувствуются сразу. Моя малышка Мари-Эрмин, наверное, постриглась в монахини где-нибудь в Шикутими. Я умру, не узнав, как сложилась ее судьба, не увидев ее!»

Он задохнулся, прижал руку ко рту. С ним случился сильнейший приступ кашля. Лоб покрылся потом. С трудом ему удалось перевести дыхание.

«И ждать осталось недолго, — сказал он себе. — Я не увижу ни весны, ни лета. Мне с каждым днем становится все хуже…»

Эрмин бросала взгляды на собравшихся, но почему-то ощущала робость. Чтобы приободриться, она поглядывала на Шарлотту. Девочка сидела на краешке скамьи и лучезарно ей улыбалась. Решая в уме, какую песню спеть, молодая женщина наконец решилась открыто посмотреть на пансионеров санатория, ей хотелось увидеть Жореля. Сердце ее сжалось от боли, когда она заметила маленького бледного мальчика, очень худого. Закутанный в халат, с повязанным вокруг шеи теплым платком, хотя в зале было очень тепло, он был живым воплощением несчастного детства. Не найдя в себе сил объявить следующую музыкальную композицию, Эрмин торопливо запела арию из «Мадам Баттерфляй», над которой очень много работала, готовясь к прослушиванию.

Слушатели были поражены ее вокальным мастерством. Многие ожидали увидеть так называемую «популярную певицу» с репертуаром, собранным из песен знаменитой Ла Болдюк или народных баллад, а вместо этого перед ними предстала настоящая оперная дива. Среди пассажиров поезда нашлось несколько любителей оперы, поэтому ария Чио-Чио-сан привела их в восторг. На этот раз аплодисменты сопровождались звучными криками «Браво!».

— Благодарю вас! Благодарю! — отвечала порозовевшая от волнения Эрмин.

Сестра Викторианна отворила дверь между кухней и столовой, да так и застыла на пороге с тряпкой в руке и приоткрытым в изумлении ртом.

«Дорогой мой соловей! Я и не знала, что ты стала настоящей певицей!» — подумала она.

Понимая, насколько разная публика собралась в столовой, Эрмин запела «У чистого ручья». Она была уверена, что всем будет приятно услышать эту песню. Жослин сложил свои узловатые руки в молитвенном жесте. Он был вне себя от восторга, неслыханный талант очаровательной незнакомки покорил его. И вдруг молодая певица подошла к Жорелю, чье маленькое радостное личико неотвратимо влекло ее к себе. Мальчик был на седьмом небе от счастья. Он смотрел на Эрмин так, словно она была ангелом, спустившимся с небес, чтобы помочь ему забыть о своих печалях и о болезни.

Жослину представилась уникальная возможность получше рассмотреть Эрмин. Ее красота породила в нем глубочайшую ностальгию. Много лет он, как мог, старался забыть образ своей супруги, но память снова и снова с молниеносной быстротой возвращала ему портрет Лоры.

«Как они похожи! — сказал он себе. — Эти светлые глаза, густые волосы, нос и манера двигаться, наклонять голову… Господи, если бы только это была моя дочь! Это не может быть совпадением! Имя, сходство с Лорой…»

Эта мысль была поистине мучительной. Он надеялся поймать взгляд молодой женщины. Увы! Она повернулась на каблучках и возвратилась на прежнее место, по центру прохода между рядами столов. Обрадованный директор заведения схватил ее за руку. Он сделал знак, что хочет говорить, однако ему пришлось подождать: аплодисменты не умолкали.

— Сегодня вечером нам удивительно повезло! — заговорил наконец директор. — Пока мадам Эрмин Дельбо радовала нас своим исключительным по красоте пением, мне сообщили интереснейшие сведения. Редчайшая удача — перед нами выступает состоявшаяся артистка. Я узнал, что мадам Эрмин Дельбо пела в церкви Сен-Жан-де-Бребеф в Робервале и в Шамборе. Да-да, с нами сегодня «соловей из Валь-Жальбера» — исполнительница, чей певческий путь начался в монастырской школе этого поселка и которая с четырнадцати лет выступала в «Château Roberval».

Все эти подробности директор узнал от сестры Викторианны. Повинуясь соблазну рассказать всем о своем давнем знакомстве с Эрмин, пожилая монахиня перемолвилась парой слов с доктором санатория, а он быстро передал услышанное директору. Ответом на речь директора были уважительные возгласы. Бадетта, улыбаясь сквозь слезы радости, крикнула: «Спойте еще арию!» — и публика единодушно ее поддержала. Журналистка даже встала с места, чтобы придать больше веса своей просьбе. Эрмин с улыбкой кивнула:

— Я спою вам «Арию с колокольчиками» из «Лакме»!

Мужчина, стоявший в проеме двери, ведущей в коридор, достал из кармана фотографический аппарат — современную, малогабаритную модель. Он тоже был репортером «La Presse» и возвращался из Лак-Бушетт, где писал статью о пустыни Святого Антония. Он был очень доволен тем, что нашел еще один сюжет, который мог быть интересен читательской аудитории. Пока молодая женщина исполняла одну из труднейших арий репертуара лирических сопрано, которым по силам было взять «до» верхней октавы, он сделал несколько снимков.

Никто не обратил внимания на странное поведение Эльзеара Ноле, спрятавшего лицо в ладонях. По впалым щекам его струились слезы. Он и страдал, и радовался.

«На этот раз сомнений быть не может! Валь-Жальбер, монастырская школа… Эти слова преследуют меня последние два десятка лет! Это мое дитя, моя крошка Мари-Эрмин! Судьба привела ее ко мне! Господи, благодарю тебя! Какая радость — смотреть на нее! Она такая красивая, такая ласковая! И этот голос, этот небесный дар! Она заслужила его, несчастное дитя! Но она никогда не узнает, кто я. Зачем волновать ее? Я снова причиню ей боль!»

Несмотря на решение остаться для дочери чужим, Жослин не мог найти ответы на все свои вопросы. Ошеломленный открытием, он терялся в догадках.