— А вот и ты, Эрмин! Сестра Викторианна хотела, чтобы я дала тебе поспать.

— А я хотела бы ей помочь, — ответила молодая женщина. — Шарлотта, ты не расстроилась? Я знаю, как тебе хочется побывать в Квебеке!

— Ты сказала: «В следующий раз!», — ответила девочка с улыбкой. — Значит, так и будет!

— Непременно! — заверила ее Эрмин, хотя сама сомневалась в том, что это когда-нибудь случится. Имея на руках второго малыша, она уже не сможет позволить себе такой прихоти.

«Сестра Викторианна помогла мне вернуться на правильный путь. Прежде всего, я — мама. Сейчас я уже не понимаю, почему решила пройти это прослушивание. Какая же я дурочка! Мне не следовало даже думать об этом!»

Пожилая монахиня встретила ее улыбкой.

— На столе горячий кофе и молоко. Садись и позавтракай хорошенько.

— Я хочу помогать вам, сестра, и сегодня утром тоже! — возразила молодая женщина.

— Не нужно, моя крошка. Вчера вечером, когда посетителей в столовой прибавилось, помощь была необходима. Сегодня все идет по заведенному порядку.

— Мне будет приятно думать, что я делаю доброе дело. Когда мы жили в монастырской школе, вы всегда находили для меня полезное занятие.

— Вот упрямица, — проворчала монахиня. — Не знаю, понравится ли господину директору, если он увидит тебя за работой. Здесь достаточно рабочих рук. Хотя, если ты настаиваешь, будешь объясняться с ним сама, когда он застанет тебя с поварешкой в руках!

С этими словами сестра Викторианна протянула Эрмин фартук, который та уже надевала накануне. И добавила:

— Можешь нарезать хлеб и намазать его маслом. Потом отнесешь блюда с бутербродами в столовую и расставишь на столах. Пансионеры скоро спустятся.

— Спасибо, сестра! — сказала Эрмин. — Если бы мне пришлось сидеть без дела до самого поезда, я бы умерла со скуки. Думаю, директор не обидится, увидев, что я при деле!

И молодая женщина взялась за приготовление бутербродов. Работа спорилась в ее руках. В кухне витали чудесные ароматы теплой сдобы и кипяченого молока. Ободряюще гудел огонь в печи.

— Честно сказать, мне по душе видеть тебя за простой домашней работой, моя крошка, — с озабоченным видом заявила пожилая монахиня. — Господи, ваше счастье, что ни в твоей семье, ни в семье Маруа никто не заболел туберкулезом! В прошлом месяце мы отправили домой женщину сорока лет, чтобы она смогла отдать Богу душу в окружении восьмерых детей и супруга, работника железной дороги. Он часто навещал ее и потратил все свои сбережения, чтобы жена могла жить в этом санатории.

— Из больных, которых я видела вчера вечером, ни у кого нет шанса выздороветь? — спросила Эрмин.

— Маленький Жорель сплевывает кровь. Родители приедут навестить его в будущее воскресенье, но они будут расстроены: мальчику становится все хуже.

Шарлотта стояла рядом и слушала, личико у нее было расстроенное. Пожилая монахиня развела руками:

— Я многое узнала, работая среди чахоточных, Эрмин. Женщина, о которой я только что вспомнила, перенесла очень болезненную процедуру — коллапсотерапию. Она заключается в том, что легкие подвергают хирургическому вмешательству, чтобы поврежденные участки зарубцовывались здоровыми тканями. Приехав в Лак-Эдуар, она испытывала страшные боли. Думаю, это ускорило ее конец. Я же слежу за тем, чтобы пища была правильной: говядина с кровью, много молочного. Представь себе, господина Ноле лечили весьма странным способом, прежде чем он попал к нам: его укладывали в конюшне между кобылой и ее жеребенком, завернутым в одеяло, которым прежде обтирали животное, чтобы ткань пропахла молоком. Те, кто пользовал его подобным образом, где-то услышали, что это эффективное средство против туберкулеза[23].

Эрмин удрученно покачала головой, продолжая при этом намазывать маслом большие ломти хлеба.

— Сестра, можно, я подам пансионерам завтрак? — спросила она. — Мне будет приятно снова увидеть маленького Жореля.

— Даже если я скажу «нет», ты станешь спорить и в конце концов добьешься своего! Личико-то у тебя ангельское, но характер — железный. Если ты это сделаешь, моя помощница сможет пока проветрить комнаты пансионеров.

Молодая женщина тихо поблагодарила монахиню. Она была искренне рада, что имеет возможность хоть чем-то помочь этим людям. Эрмин выглянула в столовую: другая монахиня присматривала за пансионерами, понемногу заполнявшими столовую. Рядом кто-то зашелся ужасным кашлем. Это была светловолосая женщина лет тридцати.

«Вчера вечером я уделила внимание только Жорелю, — упрекнула себя Эрмин. — Нужно было найти доброе слово для каждого пансионера!»

На ней сегодня были серые брюки из джерси, удобные и теплые, и синяя кофточка под горло. Волосы Эрмин собрала в пучок на затылке. Так, в белом фартуке, она обходила помещение, держа в одной руке кувшин с обжигающе горячим молоком, а в другой — блюдо с бутербродами.

Увидев ее, Жорель затрепетал от радости. Он поприветствовал ее звонким: «Доброе утро, мадам певица!» — и добавил:

— Никогда раньше не видел женщину в брюках!

— Раньше женщины брюк не носили, а теперь носят. И это очень удобно, — ответила Эрмин с улыбкой.

— Вы теперь будете здесь работать? — спросил мальчик.

— Нет. В полдень я сяду на поезд. Я просто помогаю сестре Викторианне, мы с ней давно дружим. Надеюсь, сегодня утром ты хорошо покушаешь? Я слышала, у тебя плохой аппетит.

Эрмин вернулась в кухню за джемом и кофе. Проходя по столовой, она почувствовала на себе чей-то взгляд. Эльзеар Ноле, который, как и вчера, сидел рядом с Жорелем, растерянно глядел на нее.

«Этот человек и правда странный!» — озадаченно подумала молодая женщина.

Жослин провел ужасную ночь, терзаясь телом и душой. Он пребывал в уверенности, что его дочь уехала на рассвете, вместе с остальными путешественниками. Мужчина пролил немало слез, потом представил себя выздоровевшим. Он подумал, что тогда смог бы поговорить с дочерью, рассказать ей о своей полной печалей жизни. И вдруг Жослин снова видит ее, в фартуке! У нее румяные щеки и полные сострадания голубые глаза… Как только Эрмин вернулась из кухни, он призвал на помощь всю свою смелость:

— Мадам, я хочу еще раз извиниться за мой вчерашний жест, — сказал он низким глубоким голосом. — У меня дочь вашего возраста.

— Вы не обидели меня, мсье, — отозвалась Эрмин.

Удостоверившись, что у каждого пансионера есть все необходимое, она повернулась, чтобы идти в кухню.

— И все же я снова прошу прощения, — начал он. — Нас, больных туберкулезом, считают заразными и относятся соответственно. А ведь у нас тоже есть чувства! Мне пришлось объявить о своей болезни и заполнить документы, чтобы меня внесли в регистр больных[24]. Когда проходишь через эту процедуру, создается впечатление, что объявляешь на весь мир: «Я скоро умру!»