– Откуда ты узнала?

– Прочла в той книжке, которую мы взяли в библиотеке. – Риа недавно делала по дворцу школьный проект. – А про поезд ты тоже знаешь?

– Какой поезд?

– Который застрял в туннеле. С людьми.

– Что? И они все погибли?

– Наверное. Если, конечно, это правда.

– Значит, там должны быть привидения. Может, как-нибудь сходим в Кристал-Пэлас-парк и посмотрим?

– Давай.

Риа унаследовала от Мелиссы страсть к путешествиям. Обе были исследователи, искатели приключений. И сказали это не просто так. Они правда пойдут и посмотрят.

– Когда? – спросила Риа.

– Скоро. Думаю, до входа в туннель можно добраться через лес. Но он запечатан, так что нам не попасть. Только посмотрим снаружи.

– Ладно.

Здания по обеим сторонам: красный кирпич, крыши как ведьмины колпаки. Садики, вымощенные камнем дорожки, березы, жилой комплекс. Там они свернули влево и пошли по Парадайз-роу, вдоль ее изгиба, через дорогу – к ряду викторианских домов, где их тринадцатый номер – посередине, а в конце – главная улица, где сирены бешено раздирают воздух. Сирены, их тревожное завывание, всегда были где-то рядом. Мелисса, как и Стефани, не хотела, чтобы ее дети росли под эти звуки, чтобы в них притуплялась чувствительность, позволяя не замечать непрестанный вой. Ей хотелось, чтобы Риа и Блейк жили в каком-нибудь более спокойном, более зеленом месте, где экстренные службы не так заняты, – отчего и дети оставались бы спокойными, могли бы сохранить свою чистоту. Мелисса отдавала себе отчет, что из всего этого – района, где она решила поселиться, сопровождения Риа до школы, прогулок с Блейком в парке или посещения окрестных магазинов, всего того, что дети просто видят по пути, – она как бы по кусочкам собирает их детство, выстраивает для них запасы воспоминаний. Вспомнит ли потом Риа эти сирены? Вспомнит ли она тот день, когда по пути домой из школы они увидели, что дорога напротив церкви отгорожена белыми лентами?

В тот день Мелисса пошла за дочерью как обычно – к половине четвертого. Они зашли в учительскую, где Мелисса отдала заполненный опросник для родителей, и покинули школу. Перешли дорогу, свернули направо, миновали изгиб, попутно играя в «Вот что я заметила», но, добравшись до церкви, были вынуждены остановиться. Путь им преграждала белая полицейская лента. Другая такая же колыхалась на ветру чуть подальше, а между этими двумя лентами стоял полицейский фургон и несколько полисменов. У церкви собралась кучка зевак. Нетрудно было догадаться, что произошло. Только что здесь кто-то стрелял, прямо в этом месте, в начале Парадайз-роу. Это случилось в 15:35, когда дети как раз возвращаются из школы.

* * *

В рамках борьбы с женским неравноправием Блейка стали дважды в неделю оставлять у няни – тети Шаниты, подруги Риа. Это была громогласная полногрудая ямайка с красными локонами. Она воскликнула: «Привет-привет, миулый маульчик!» – выхватывая его из рук Мелиссы прямо в дверях. Ему не нравилось, что его покидают, и он много плакал. Уходя, Мелисса слышала этот плач, и ее точно перекашивало, словно изнутри вынули какую-то очень важную деталь. Блейк был сильнее привязан к ней, чем Риа в его возрасте. Мелиссе казалось, что, оставляя его там, она вмешивается в естественный порядок вещей, лишая себя некой возможности, нового направления жизни. Она оглянулась на дом няни, жалея, что не будет знать ткани этого дня: какой тканью будут вытирать Блейку нос, как ткани его юного мозга будут воспринимать новые впечатления.

Майкл заверил ее:

– Все будет отлично. Он привыкнет.

– Откуда ты знаешь?

– Обязательно привыкнет. Куда он денется.

На второй неделе Блейк плакал уже меньше – и делал храброе лицо, когда дверь закрывалась. Но вечером Мелисса все равно мчалась к нему, отчаянно рвалась снова предъявить на него права.

– Как тебе удается проводить вдали от него так много времени? – спросила она у Майкла. – Ты с ним видишься одну минутку утром и две минутки вечером. Тебя это не беспокоит? Не расстраивает? Или только женщины такое чувствуют?

– У тебя по-другому. Ты же его мама.

– Ну, а ты его папа…

– Я знаю, но…

Во время ежеутренней прогулки до кругового перекрестка возле кафе «Коббс-Корнер» и последующей поездки на 176-м все как-то выпадало из сознания Майкла – их дом, ребенок, пыль, посудомоечная машина, есть ли в этой машине посуда. Большой мир отвлекал и извлекал его из миров поменьше. Все явственнее становилось неравновесие между Майклом и Мелиссой – неравновесие совместных часов и часов разлуки. Оно становилось еще одной сущностью – темнеющей и обретающей плоть.

– Твоя жизнь не изменилась, – заметила она.

– Моя жизнь изменилась. Как ты можешь говорить, что нет?

– И в чем же? Расскажи мне.

И он рассказал ей – о вечерних тусовках, на которые не ходил, о встречах, которые пропускал, о том, как он каждый вечер мчался домой, чтобы ему недружелюбным тоном велели послушать рис. Ему не нравилась эта Мелисса с суровым ртом и равнодушными глазами. Он хотел другую Мелиссу, прежнюю, изначальную, с мягким лицом, обращенным к небу, с нежными, мечтательными глазами. Куда она подевалась?

– Ладно, – сердито сказал он. – Давай ты будешь садиться на сто семьдесят шестой каждое утро в полвосьмого? Ты вечно всем недовольна! Давай, езди на работу, а я буду оставаться тут.

– Я и так работаю, – ответила она. – Мне твои деньги не нужны. Я сама могу зарабатывать.

Этот диалог происходил у слияния гостиной и столовой, под церковной аркой; Мелисса стояла у подножия лестницы, а Майкл сидел на диване перед телевизором. Потом Мелисса поднялась наверх, не сказав «спокойной ночи», а Майкл налил себе еще бокал красного. Когда позже он лег рядом с ней в красной комнате, он подумал было заключить ее в кольцо, как в давние дворцовые дни, но она оказалась полностью закрыта для него и глубоко дышала, лежа на их общем корабле, словно их тела никогда не принадлежали друг другу. Утром он поднялся раньше ее. Блейк звал мать, и Майкл уложил к ней младенца на то место, которое только что освободил сам. Потом надел серый костюм. Перед тем как уйти, он зашел попрощаться с Риа. Она не спала, просто лежала на спине. Майкл сел рядом.

– Привет, папа, – сказала она.

– Привет.

– Сегодня четверг.

– Я знаю.

– И ты знаешь, что это означает.

– Я знаю, что это означает.

– Можешь еще минутку со мной побыть?

– Ладно. Одну минутку.

– Только длинную.

– Мне уже надо на работу.

– Но еще слишком рано.

– У меня рабочий завтрак.

– Рабочий завтрак? Это что? Вы там вместе с кучей других людей едите завтрак? Разные каши? Что-то такое?

– Ну да, что-то в этом роде. И говорим